|
|
"Крест и нож"
|
Давид Вилкерсон
|
|
Глава 12
Я сидел в своем кабинете в Филипсбурге и с удовлетворением вспоминал, что со мной произошло за последние месяцы. Это был как раз тот ночной час, когда я раньше сидел перед телевизором и у меня были все основания благодарить Бога за выбор, сделанный мною.
Я написал письмо в Латино-Американский институт теологии в Ла-Пуэнто в штате Калифорния о желании Никки стать священником. У меня не было намерения скрывать его прошлое и честно признался, что он не так долго живет обновленной жизнью. Я попросил принять его с испытательным сроком. Они согласились и, более того, они настолько заинтересовались историей перерождения мальчика, что вскоре пригласили в свою школу и Анжело Морализ.
Не было никаких сомнений в том, что все было хорошо и у Бакборда с Стейдкоучем. Все говорило о превосходном ходе дел. Все указывало на счастливое завершение дела, в котором я был призван помогать.
Но успехи не долго кружили мне голову. Весной 1959 года я получил известие, которое заставило меня вернуться на тот путь, о котором я думал, что он будет короток. Израэль попал в тюрьму, его обвиняли в убийстве.
Я поехал в Нью-Йорк, чтобы повидаться с его матерью.
— Мой мальчик был таким хорошим последнее время, — сказала она. — Он стал спокойным, начал ходить в школу. Но тут опять эта банда. Мистер Уилкерсон, вы знаете, что такое "набор"
Значение этого слова я знал. Когда банда только начинала организовываться, или когда ее ряды значительно редели, они останавливали на улице любого парня, заставляли пойти с ними и стать членом банды. Если он отказывался, его избивали. Если он продолжал стоять на своем, ему ломали руки, затем ему грозила смерть. Многие знают, что это такое, и большинство вступают в банду. На Израэля нападали несколько раз, и он вернулся в банду.
Однажды в драке погиб один парень. Никто не говорил, что убийцей был Израэль, но он был с убийцами, и теперь его судили.
Мать показала мне письмо от сына, на котором виднелись следы слез. Он писал, что очень сожалеет о том, что произошло, переживал за мать. Он был оптимистически настроен и писал о том дне, когда он снова будет на свободе. Он упоминал обо мне и писал: "Передайте Дэви, что я буду рад, если он мне напишет".
Что мы могли сделать? Как мы могли спасти Израэля от тюрьмы? Может, было бы лучше, если бы я был рядом с ним и мог помочь ему в трудную минуту? Может, было бы лучше забрать его отсюда насовсем, подальше от банды. которая "засасывает" его и портит ему жизнь?
Я спросил об этом мать Израэля, но она грустно покачала головой.
— Может быть, — сказала она. — Я не знаю. Мой мальчик был таким хорошим некоторое время. Он хочет быть хорошим. Помогите ему, мистер Уилкерсон.
Я пообещал ей сделать все, что было в моих силах. Для начала я сказал, что пошлю ему кое-что для занятий.
Думал я о нем днем и ночью, писал ему, но выяснилось, что он не может писать мне. Ему разрешалось писать только своей семье. Даже тот курс лекций заочного обучения пришлось отправлять через тюремного священника.
В начале лета, когда наши пенсильванские луга снова покрываются зеленым ковром, мысли об Израэле еще больше одолевали меня. При каждой возможности я поднимался на свою гору, чтобы помолиться.
В дальнейшем я ничего не мог сделать. Израэль по-прежнему находился в тюрьме. Меня терзало чувство долга по отношению к нему.
Между тем, при каждом удобном случае я рассказывал его историю окружающим, спрашивая совета. "Продолжай", — было единственным советом. Ошибка же заключалась в том, что мы оставили ребят сразу после покаяния.
Продолжать — означало находиться в гуще событий.
Надвигалось значительное событие в моей жизни, и вскоре оно совершилось.
Это произошло теплой августовской ночью, спустя полтора года после моего первого путешествия в Нью-Йорк. Я проводил вечернюю службу в среду и вдруг почувствовал, что у меня задрожали руки. Температура была нормальной, но трясся я, как в лихорадке. Я чувствовал необыкновенный подъем и ощущал прилив сил, как будто бы Дух Господа вошел в помещение.
Я до сих пор не могу понять, как мне удалось закончить службу. Прихожане начали расходиться. В половине одиннадцатого я закрыл церковь и вышел через черный ход. Потом произошла совсем простая вещь, но я никогда не забуду этого момента.
Я вышел во двор церкви. Луна светила необычным светом, который заливал город. Один участок земли был освещен особенно ярко. Это был четырехакровый участок земли, засеянный зерном. Пшеница достигла полметра высоты. И вдруг какая-то сила направила меня к этому участку. Подойдя к нему, я вспомнил слова из Библии об урожае: "А Я говорю вам: возведите очи ваши и посмотрите на нивы, как они побелели, поспели к жатве... и сеющий и жнущий вместе радоваться будут, ибо в этом случае справедливо изречение: "один сеет, а другой жнет" Я послал вас жать то, над чем вы не трудились: другие трудились, а вы вошли в труд их". (Иоанна 4:35-38)
В каждом стебле мне виделся подросток с улицы большого города, который жаждал новой жизни. Я обернулся и посмотрел на дом, в котором жили мы с Гвен и трое наших счастливых, беззаботных детей. Тихий внутренний голос сказал мне так ясно, как если бы кто-то стоял рядом:
"Эта церковь больше не твоя, ты должен ее покинуть".
Я взглянул на дом, и голос сказал: "Этот дом больше не твой. Ты должен оставить его". Я ответил так же тихо: "Да, Господи, я поеду". После этого я направился к дому, где меня ждала Гвен. Она уже собиралась лечь спать, но я видел, что ее тоже что-то волнует.
— Что случилось, Гвен?
— Что ты имеешь в виду?
— С тобой что-то не в порядке.
— Давид, — сказала она, — не говори мне ничего, я все знаю. Ты собираешься оставить эту церковь. Не так ли? Ты должен оставить ее?
Я молча смотрел на Гвен. При свете луны, которым освещалась спальня, я заметил слезы в ее глазах.
— Я тоже слышала это, — сказала она. — Мы уедем отсюда? Я обнял ее:
— Да, моя дорогая, мы уедем.
В следующее воскресенье исполнилось пять лет нашей службы в Филипсбургской церкви.
И вот, наконец, наступило то утро. Я стоял на кафедре и вглядывался в лица хорошо знакомых мне людей.
— Друзья мои, — сказал я, — наверное вы хотите, чтоб я обратился к вам с приветственным словом по случаю нашей годовщины?
— Как вы знаете, для меня, моей жены и для наших детей эти годы были необыкновенно счастливыми и плодотворными. Двое наших детей родились здесь, в Филипсбурге. Мы навсегда сохраним самые теплые и дружеские воспоминания о проведенных здесь годах. Но в прошлую среду случилось нечто необычное, чему можно дать только одно объяснение.
И я рассказал общине о том, что произошло в ту ночь на зеленеющем поле, и о том, что почувствовала Гвен. Я не сомневался в том, что это был голос Бога, которому мы должны подчиняться. Я не мог точно сказать им, куда мы поедем. Скорее всего, это будет Нью-Йорк, но я не был уверен в этом. Единственное, что я знал, — нам нужно было немедленно уехать.
Как чудесно жить в Святом Духе!
Когда я вернулся домой, зазвонил телефон. Первым звонил пастор Флорида и сказал, что он не мог удержаться, чтобы не позвонить мне, и просил срочно приехать, чтобы провести несколько собраний в его церкви. После этого звонили еще, затем еще, и в конце концов я был приглашен читать проповеди по всей стране в течение 12 недель.
За три недели мы распродали всю мебель и переехали в дом родителей моей жены.
Потом я уехал. Остаток лета и начало зимы я проповедовал в больших и маленьких городах по всей стране. Любопытно, что куда бы я ни заехал, Нью-Йорк притягивал меня. Я старался быть поближе к этому городу, который по-своему полюбил.
В конце зимы 1960 года я приехал в Ирвинтон, штат Нью-Джерси. Там я остановился у пастора по имени Ренджиналь Эйк, которому я рассказал, как и всем, с кем встречался, о моих приключениях в Нью-Йорке. Наша беседа продолжалась около часа.
— Дэви, — сказал он мне, — мне кажется, что в Нью-Йорке необходим пастор для работы с молодежью. Если вы хотите, я позвоню своим друзьям в Нью-Йорк.
Одним из тех, кому он позвонил, был Стенли Бэрд, пастор церкви Глед Тайдингз Табернакл на 33 Вест-Стрит, около Пенг Стейшн. Собрание заинтересованных священников было намечено провести в церкви мистера Бэрда.
Это было самое обыкновенное собрание. На нем было прочитано письмо полицейского комиссара Кеннеди, который просил занять более энергичную позицию в отношении молодежи. Мистер Бэрд ознакомил присутствующих о проделанной мною работе. Затем я высказал свое мнение о направлении работы среди молодежи в настоящее время.
Так родилось новое содружество. Его главной целью было поселить в сердцах юношей и девушек любовь Господа. Мы назвали его "Евангелизм для подростков". Я имел представление об этой работе, поэтому меня выбрали директором этой организации. Капитан полиции Пол Дилена, прихожанин церкви мистера Бэрда, был назначен казначеем. Бедный Пол — его не было на собрании, поэтому он не мог отказаться от этой должности.
На повестку дня встал вопрос финансов. Он был разрешен очень просто. Мы подсчитали, что нам необходим минимальный бюджет в 20 тысяч долларов. Мы остановились на этой сумме. Наличных денег не было, как сообщил Пол, когда Бэрд позвонил и поздравил с победой на выборах.
— Пол, — сказал пастор Бэрд, — я сообщу тебе приятную новость. Тебя только что выбрали казначеем организации Тинэйдж Евангелизм. Давид Уилкерсон является твоим директором в этой борьбе за молодых людей. Ты будешь рад узнать, что годовой бюджет организации составляет 20 тысяч долларов.
Капитан Дилена спросил:
— Кто такой Давид Уилкерсон? У кого бухгалтерские книги? Где деньги?
— Пол, — сказал пастор, — у нас нет ни книг, ни денег, а Давид Уилкерсон — это священник из Филипсбурга, который считает своим долгом служить в Нью-Йорке.
Пол рассмеялся:
— Вы очень наивны.
— Да, Пол, мы наивны, — сказал пастор Бэрд, — так же наивны, как Давид, который выступил против Голиафа, не имея ничего, кроме пращи, камня... и убеждения, что Господь на его стороне.
Все книги Давида Вилкерсона