Наш поезд прибыл в Амстердам точно по расписанию. Я вышел вместе с толпой пассажиров, вельветовые брюки на мне по-прежнему скрипели, но чемодан был намного легче, чем по пути в Варшаву.
Я не поехал сразу в Витте. Вместо этого я решил сначала повидаться с Уэтстрами в их новом амстердамском доме.
Дом был чудесный. Симпатичный, из коричневого кирпича на красивой, усаженной деревьями улице недалеко от реки.
Перед домом был припаркован новенький «Фольксваген» голубого цвета, о котором мистер Уэтстра уже писал мне. Я поставил чемодан на тротуар и попытался открыть небольшую калитку.
«Ну, сынок, как он тебе нравится?»
Я обернулся и увидел улыбающегося мистера Уэтстра. Он тут же повез меня на небольшую прогулку по побережью.
«Ну, хватит хвастаться, — сказал он, — ты лучше расскажи о том, как съездил в Польшу».
Оставшуюся часть дня я рассказывал Уэтстрам о своей поездке. Я также сказал о библейском стихе, который был дан мне явно сверхъестественным образом.
«Но как я смогу утверждать что-либо? — спросил я. — Разве у меня есть какая-нибудь сила?»
Мистер Уэтстра покачал головой. Он согласился, что один голландец вряд ли мог удовлетворить ту бескрайнюю нужду, о которой я рассказал им. Но миссис Уэтстра поняла.
«Конечно, нет никакой силы! — радостно воскликнула она. — Но разве ты не знаешь, что, когда мы слабы, именно тогда Бог может использовать нас наилучшим образом? Может, это не ты, а Святой Дух, у Которого есть планы на жизнь за Железным занавесом? А ты говоришь о силе…»
Мое возвращение в Витте было ознаменовано приятным сюрпризом.
Весь вечер к нам приходили соседи с вопросами, потому что в 1955 г. люди с Запада только-только начинали проникать за Железный занавес и коммунистический мир был окутан пеленой таинственности. Но наконец последний гость прогремел деревянными башмаками на мосту, и все собрались ложиться спать. Я потянулся, взял свой почти пустой чемодан и направился было за Корнелиусом к лестнице на чердак.
«Одну минутку, Анди», — сказала Гелтье.
Я остановился.
«Мы хотим кое-что показать тебе!»
Я спустился с лестницы и последовал за Гелтье в комнату, когда-то бывшую родительской спальней. Все здесь напоминало об умерших близких. Я вспомнил бесплотное тело Баса под одеялом, маму в последние месяцы войны — слишком слабую, чтобы поднять голову с подушки…
«Мы построили папе новую комнату над сараем, — сказала Гелтье, — и потому решили отдать эту тебе».
У меня перехватило дыхание. В самых смелых мечтах я никогда не представлял, что у меня будет собственная комната. Я знал, на какую жертву пошли Ари и Гелтье, решившись сделать мне этот подарок.
«Пока не женишься!» — закричал папа из гостиной. Папа все чаще стал намекать, что пора бы его 27-летнему сыну расстаться с холостяцкой жизнью. «Пока не женишься!»
Я с трудом нашел слова благодарности! В ту ночь, после того как все уснули, я закрыл дверь и стал ходить по комнате, рассматривая мебель.
«Спасибо за стул, Господь. Спасибо за бюро…» Я сделаю себе письменный стол. Я поставлю его здесь и буду сидеть в своей комнате — читать, работать, строить планы.
Не прошло и недели после моего возвращения домой, как посыпались приглашения. Церкви, клубы, гражданские организации и школы — все хотели узнать о жизни за Железным занавесом.
Я принимал все приглашения. Отчасти мне нужны были деньги, которые предлагали мне за выступления. Но была и другая, более важная причина. Каким-то образом я чувствовал, что именно так, выступая перед людьми, я скорее пойму, чем мне заняться дальше.
И вот что случилось.
Одна церковь в Харлеме по всему городу развесила объявления о том, что я буду рассказывать о «жизни христиан за Железным занавесом».
Я никогда не выступал с речью на эту тему после трехнедельного посещения одного города. Но эта реклама привлекла большую толпу слушателей, и зал был набит до отказа. Привлекла она также и группу коммунистов.
Я сразу узнал их: некоторые из них были со мной в Варшаве, и я подумал, что попал в интересную ситуацию. Однако, к моему удивлению, они не проявили никакой активности ни во время выступления, ни тогда, когда аудитории было разрешено задавать вопросы. Но после собрания ко мне подошла одна женщина. Она была руководителем молодежной делегации, бывшей в Варшаве.
«Мне не понравилось то, что вы рассказывали», — сказала она.
«Весьма сожалею. Думаю, это действительно не могло вам понравиться».
«Вы осветили положение только отчасти, — сказала она. — Очевидно, вы не все видели. Вам нужно больше ездить, посетить другие города и встретиться с большим количеством руководителей».
Я ничего не ответил. К чему она клонит?
«Другими словами, вам нужно поехать туда еще раз, и именно это я хочу предложить вам, — я затаил дыхание, — дело в том, что мне поручили отобрать пятнадцать человек из Голландии для поездки в Чехословакию. Мы пробудем там четыре недели. Туда поедут студенты, профессора, представители прессы, и, кроме того, нам хотелось бы пригласить кого-нибудь из церкви. Хотите поехать?»
Неужели это опять рука Божья? Неужели еще одна дверь открывается передо мной? Я решил опять предстать пред Господом с вопросом о финансовом обеспечении. У меня не было денег на эту поездку. «Если Ты хочешь, чтобы я поехал, Господь, — молнией мелькнула у меня в голове мысль, — Ты Сам обеспечишь меня деньгами».
«Спасибо, — сказал я вслух, — но я не могу позволить себе подобную поездку. Очень жаль». Я начал собирать фотографии Варшавы, которые привез с собой на встречу.
Я чувствовал, как дама сверлит меня взглядом.
«Ну, что ж, — сказала она, — мы можем уладить и этот вопрос».
Я посмотрел на нее: «Что вы имеете в виду?»
«Расходы на поездку. Вам это ничего не будет стоить».
Так началась моя вторая поездка за Железный занавес. Она очень напоминала мне путешествие в Польшу, кроме того, что группа была не такая большая и у меня было меньше возможностей вырваться куда-то самостоятельно. Я все пытался понять, чему Бог хотел научить меня в Чехословакии.
К концу четырехнедельного пребывания я нашел ответ. Повсюду нам рассказывали о религиозной свободе, которой люди пользуются при коммунистах. Здесь, в Чехословакии, говорил нам гид, есть даже группа ученых, состоящих на государственном обеспечении, и они только что закончили новый перевод Библии и теперь работают над созданием Библейского словаря.
«Мне бы очень хотелось встретиться с этими учеными», — сказал я.
В тот же день меня повезли в большое учреждение в центре Праги. Это был межцерковный центр — штаб-квартира всех протестантских церквей в Чехословакии. Моей первой реакцией было изумление при виде огромных размеров здания, в котором размещались самые различные службы. Меня провели по офисам, где ученого вида люди в черных костюмах сидели за толстыми томами и кипами бумаг. Мне сказали, что эти люди работают над новым переводом Библии. Все это произвело на меня сильное впечатление. Но постепенно начали выявляться некоторые удивительные факты. Я спросил, можно ли посмотреть черновики нового перевода, и мне показали внушительную и тяжелую рукопись.
«О, перевод еще не издавали?» — спросил я.
«Еще нет, — ответил ученый. Его лицо казалось опечаленным. — Он готов еще со времен войны, но…» Он взглянул на руководителя группы и не закончил предложения.
«А что с Библейским словарем? Он уже готов?»
«Почти».
«Но что толку иметь Библейский словарь без Библии? А есть предыдущие переводы?»
Ученый снова взглянул на руководителя группы, словно пытаясь решить, что можно сказать.
«Нет, — наконец пробормотал он. — Нет, все это очень сложно. Сегодня очень трудно найти Библию».
Руководитель группы решил на этом закончить наш разговор. Меня вывели из здания, больше не дав возможности задавать вопросы. Но все было ясно. Я понял, в чем весь фокус. Новый режим не стал откровенно противостоять этому благочестивому народу, а предложил поиграть в прятки. Правительство готово было оплачивать труд по переводу Библии, которая никогда не будет издана. Оно оплачивало создание нового Библейского словаря, но без Библии он ничего не стоил.
На следующий день я попросил нашего гида отвезти меня в межконфессиональный книжный магазин на улице Юнгманова, 9. Я хотел увидеть, действительно ли трудно приобрести Библию. В магазине было много музыкальных произведений, канцтоваров, картин, статуэток, крестов, книг, более или менее относящихся к религии. В любом подобного типа магазине в Голландии обязательно был отдел, заполненный самыми разными изданиями Библии.
«Можно посмотреть Библию со словами Иисуса, выделенными красным?» — спросил я продавщицу. К тому времени я понял, что, разговаривая на немецком или английском, я не буду иметь особых проблем с пониманием.
Продавщица покачала головой: «Сожалею, сэр. Сейчас таких Библий в продаже нет».
«А есть Библия с обычным текстом?»
Но и это издание, как оказалось, временно отсутствовало.
«Мадам, — сказал я, — я приехал сюда из Голландии специально, чтобы посмотреть, как живет церковь в Чехословакии. Вы что, хотите сказать, что в самом большом религиозном магазине страны нет ни одной Библии?»
Продавщица извинилась и исчезла за занавеской. Послышались приглушенные взволнованные голоса, сопровождавшиеся шелестом бумаг.
Затем появился менеджер, несущий обернутый в коричневую бумагу сверток.
«Вот, сэр». Я поблагодарил его. «Библии стали редкостью, потому что мы готовим новый перевод, — сказал менеджер, — и пока он не выйдет, старые версии просто не печатают».
Наступил последний день нашего пребывания в Праге. Для нас была подготовлена большая программа: сначала поездка за город на экскурсию в образцовый колхоз, после обеда пресс-конференция, а потом прощание с Прагой.
Может быть, ради приличия я и высидел бы все эти мероприятия, если бы не одно обстоятельство — это было воскресенье, то есть мой последний шанс преклонить колена в молитве с чешскими верующими без контроля со стороны руководителя группы.
Я планировал свое бегство в течение многих дней. Я заметил, что у задней двери нашего туристического автобуса испорчена пружина. Даже в закрытом состоянии там оставалась щель шириной в ногу. И вот, сдерживая дыхание…
Когда в тот последний день автобус тронулся с места, я сидел на заднем сиденье. На каждой остановке перед светофором я пытался незаметно для всех выскользнуть из автобуса. Но все вертели головами, рассматривая достопримечательности. Наконец однажды все глаза напряженно устремились вперед, пытаясь разглядеть бронзовую статую какого-то героя на коне. Я так и не понял, кто это был, потому что, когда гид начал рассказывать о нем, я набрал в грудь воздуха, просочился в щель и ступил на улицу. Заскрипели тормоза, и мощный мотор взревел. Я оказался на улицах Праги один.
Через полчаса я стоял в вестибюле церкви, которую заметил во время предыдущей экскурсии по городу. Я смотрел, как люди заходят внутрь. Мне особенно интересно было узнать, как может функционировать церковь без Библий. Кто-то нес с собой сборник гимнов и очень редко — Библию. Но что удивило меня больше всего, многие приносили с собой тетради. Зачем?
Началась служба. Я сел сзади. С самого начала служения я не переставал удивляться. Почти все оказались дальнозоркими! Владельцы сборников гимнов держали их на расстоянии вытянутой руки, высоко в воздухе. Те, у кого были тетради, делали то же. И только потом я понял: люди, имевшие сборники, держали их так, чтобы другие тоже могли их видеть. А в тетрадках у них были переписаны ноты и слова любимых песен и гимнов. То же проделывалось с Библиями. Когда проповедник объявлял стих, каждый владелец Библии находил это место и высоко поднимал книгу так, чтобы окружающие могли увидеть его. Я наблюдал, как эти люди буквально боролись за то, чтобы быть ближе к Слову, и моя рука крепко сжала Библию, лежащую у меня в кармане. Я всегда считал само собой разумеющимся свое право иметь эту книгу. Я подумал, что теперь никогда не возьму ее в руки, не вспомнив при этом старенькую бабушку, которая сейчас стояла передо мной почти на цыпочках и вытягивала шею, пытаясь рассмотреть слова Священного Писания, которое ее сын держал высоко над головами.
После служения я представился проповеднику. Когда я сказал, что приехал из Голландии специально для того, чтобы встретиться с христианами Чехословакии, он, казалось, с трудом сдержал эмоции.
«Я слышал, — сказал он, — что Чехословакия собирается открыть свои границы. Но я не верю этому. После окончания войны… — он оглянулся, — мы словно находимся в тюрьме. Мне нужно поговорить с вами».
Мы вместе отправились к нему на квартиру. И только позже я узнал, что в 1955 г. это было для него очень опасно. Он сказал мне, что правительство пытается взять церковь под свой контроль. Именно правительство отбирало студентов в семинарии, и туда шли кандидаты, которых вполне устраивал существующий режим. Кроме того, служителю нужно было продлевать свою лицензию каждые два месяца. Его другу недавно отказали в этом без всяких объяснений. Каждую проповедь нужно было писать заранее и согласовывать с властями. Каждая церковь должна была представлять соответствующим органам список своих лидеров. На прошлой неделе в Брно состоялся суд над пятью братьями, потому что их церковь не подала список своих лидеров.
Пора было начинать второе богослужение.
«Вы не хотите выступить у нас?» — вдруг спросил он.
«Это возможно? Мне действительно можно проповедовать здесь?»
«Нет. Я не сказал „проповедовать“. Нужно осторожно обращаться со словами. Вы не имеете права проповедовать, поскольку вы иностранец, но вы можете „передать привет“ из Голландии. И, — мой друг улыбнулся, — если хотите, можете „передать привет“ от Господа».
Моим переводчиком был молодой студент медицинского института по имени Антонин. Сначала я передал привет из Голландии. На это ушла пара минут. Затем в течение получаса я передавал приходу приветствия «от Иисуса Христа». Это получилось так хорошо, что Антонин предложил сделать то же в другой церкви. Всего в тот день я проповедовал четыре раза и посетил еще пять разных церквей. Каждая памятна мне по-своему, но последняя — особенно. Ибо именно там я получил Чашу страданий.
Было семь часов вечера. Я знал, что к этому времени в группе по-настоящему обеспокоены моим отсутствием. Мне нужно было попытаться найти их.
Но когда я подумал об этом, Антонин спросил меня, не хочу ли я посетить еще одну церковь, где, как он думал, люди особенно нуждались во встрече с кем-нибудь из-за границы.
Поэтому мы снова отправились в путь и вскоре прибыли в маленькую Моравскую церковь, стоявшую на отшибе. Я удивился большому количеству народа, особенно молодежи. Там было, должно быть, около сорока человек в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти. Я передал свои приветствия, а затем отвечал на вопросы. Могут ли христиане в Голландии получить хорошую работу? Доносят ли на тебя властям, если ты ходишь в церковь? Можно ли посещать церковь и тем не менее поступить в университет?
«Видите ли, — сказал мне Антонин, — в наши дни быть христианином в Чехословакии непатриотично. Некоторые из этих людей занесены в черный список и не могут найти работу. Многие не получили образования. И поэтому, — он взял из рук молодого человека, стоявшего рядом с нами, маленькую коробочку, — они хотят подарить вам вот это».
Молодой человек страстно говорил мне что-то по-чешски.
«Возьмите это с собой в Голландию, — переводил Антонин, — и, когда люди спросят вас о том, что это такое, расскажите им о нас и напомните, что мы тоже часть Тела Христова и что мы страдаем».
Я открыл коробочку. Внутри лежал серебряный нагрудный значок в форме крошечной чаши. Я уже видел некоторых молодых людей, на лацканах которых были такие значки, но не знал, что они означают.
Антонин приколол его к моему пиджаку. «Это символ Церкви в Чехословакии. Мы называем его Чашей страданий».
Когда Антонин оставил меня у гостиницы, я снова подумал о его словах. Я понимал, что мы в Голландии так же отдалились от реальных фактов современной истории Церкви, как и христиане в Чехословакии. Чаша страданий была символом реальности, которую мы должны разделить с другими.
Однако сейчас мне пришлось предстать перед другой реальностью. Где мне найти свою группу? Их не было в гостинице, и никто не знал, где должен был состояться прощальный обед. Я пошел в ресторан, куда мы несколько раз заходили. «Нет, господин, группа из Голландии сегодня здесь не обедает».
«А мне нельзя съесть хотя бы бутербродик?»
«Конечно, можно, сэр».
Я успел откусить от бутерброда только один кусочек, как дверь настежь распахнулась и в зал вошла руководитель группы. Она быстро огляделась, увидела меня и невольно вздохнула с облегчением. Но в следующую же секунду ее лицо вспыхнуло гневом. Она буквально подлетела к моему столу, швырнула официанту счет и кивком головы указала мне на дверь. Было видно, что она не в состоянии говорить.
На улице нас ждала правительственная машина — длинный черный лимузин с включенным мотором, за рулем которого сидел пренеприятнейший человек. Когда мы приблизились, он вышел, открыл дверь, а затем захлопнул ее за нами. Куда меня везут? Вспомнив голливудские варианты таких сцен, я попытался запомнить, куда мы едем.
Наблюдая за ходом машины, я вдруг осознал всю комичность ситуации. Машина везла нас к гостинице.
Мы уже почти приехали, когда руководитель группы произнесла свои первые слова. «Вы задержали нас на полдня. Мы обзвонили все больницы, все полицейские участки. Мы звонили даже в морг. К сожалению, вас там не оказалось! Где вы были?»
«О, — сказал я, — я отстал от группы, гулял пешком. Я действительно сожалею, что доставил вам беспокойство».
«Ну, что ж, должна заявить вам официально, сэр, что больше вас здесь не ждут. Если вы попытаетесь проникнуть в эту страну снова, вы убедитесь в этом сами».
Так оно и произошло. Через год я попытался получить визу в Чехословакию, но мне отказали. Спустя два года после этой неудавшейся попытки я еще раз просил дать мне визу, но и на этот раз мне отказали. И только в 70-е гг. мне позволили опять приехать в эту чудесную страну. За это время я узнал о таких преследованиях христиан, что Чехословакия по сравнению с ними казалась свободной страной.
