По пути домой из Югославии я пытался дать оценку своему путешествию. Я пробыл в этой стране более cеми недель. Я проехал около шести тысяч миль, провел почти сто собраний и установил множество контактов для будущей работы.
Но гораздо важнее было обращение людей, сотен людей. Новые христиане, мужчины, женщины и дети, фактически пребывавшие в Царстве Божьем, находились в то же время в стране, где правительство утверждало, что Бога нет. Какой будет теперь их жизнь? Было тяжело оставлять новых друзей один на один с трудностями и жертвами, о которых я мог только догадываться.
Что касается моей решимости привозить им Библии, в ярком свете майского утра все это выглядело намного сложнее, чем показалось тогда, в Белграде. В 1957 г. через границы коммунистических государств невозможно было провезти какие бы то ни было книги - не говоря уже о книгах религиозного содержания! Каким образом я провезу их? И как стану распространять их внутри страны, не подвергая братьев по вере опасности? Какой стране они нужнее всего? С какой начать? Все эти вопросы одолевали меня, пока миля за милей я ехал по Европе, все ближе к дому.
Нет, поправил я себя. Я ехал не домой. В Витте, конечно, но Витте больше не была моим домом, я неожиданно и ясно осознал это. Вот почему я ехал так медленно, так часто останавливался, чтобы свериться с картой, разговаривая с каждым фермером по пути об урожае.
И вдруг я понял, что, с тех пор как покинул Югославию, я стараюсь оттянуть неизбежный момент, когда опять окажусь в своем одиноком холостяцком жилище. После смерти папы я решил перебраться в его маленькую комнатку над сараем. Эта идея показалась мне очень практичной: теперь у меня был отдельный вход и я мог приходить и уходить, никого не беспокоя. Но в результате мой переезд лишь показал, насколько я одинок.
Более того, я знал, что обречен на одиночество и в дальнейшей своей жизни. Во время остановки в Германии я открыл Библию, где на внутренней стороне обложки записал полученный от Бога суровый ответ на одну мою молитву. Я глотнул кофе и вспомнил ту ночь в Югославии, когда я помолился об этом. В тот вечер я тоже чувствовал себя очень одиноко. "Господь, - сказал я, - через год мне исполнится тридцать. Ты сотворил для мужчины помощницу, но я почему-то не нашел свою. Господь, я хочу попросить Тебя кое о чем. Сегодня я прошу у Тебя жену".
В Библии я пометил эту необычную молитву: "12 апреля 1957 г., Носаки. Молился о жене". После этой записи я оставил место для ответа.
Через пять дней я получил ответ от Господа. Во время отдыха я вдруг понял - с абсолютной уверенностью, - что в Книге Пророка Исаии (54:1) был ответ Бога на мою молитву. Я лихорадочно пролистал страницы Ветхого Завета и прочитал: "у оставленной гораздо более детей, нежели у имеющей мужа". Снова и снова я перечитывал эти слова, пытаясь применить их к себе и радоваться воле Божьей. Возможно, я буду чувствовать себя оставленным, но Он даст мне намного больше детей, духовных детей, чем я мог бы родить в браке с женщиной. Под моим прошением я записал этот ответ. Но сейчас, когда я пил кофе, глядя на поле, усыпанное весенними цветами, я понял, что духовные дети - это не совсем то, о чем я просил. Я хотел иметь живых, реальных, шумных, бегающих и прыгающих детей, с разгоряченными лицами и в деревянных башмаках, которые нужно чинить после драки. Но более всего я хотел иметь жену, живое, любящее существо, которое станет одной со мной плотью. Теперь же я ехал домой, где меня никто не ждал.
А если я попрошу Его еще раз, прямо сейчас? Если я открою Библию наугад, ткну пальцем в какой-нибудь стих и приму его в качестве Его настоящего ответа? Я всегда смеялся над теми, кто таким образом искал водительства. Но стоял чудесный весенний день, когда могло случиться все что угодно, поэтому я закрыл глаза, открыл Библию и ткнул пальцем в страницу. Когда я посмотрел на текст, я с трудом поверил своим глазам. Мой палец указывал на Книгу Пророка Исаии (54:1): "у оставленной гораздо более детей, нежели у имеющей мужа".
Должно быть, сказал я сам себе, я так часто перечитывал этот стих, что книга сама открылась здесь. Но это не помогло. Окончательно смирившись, я записал в конце Библии свой вопрос и повторившийся ответ.
"Господь, мне не нравится Твой ответ, но по крайней мере он ясен".
Мне предстоял долгий путь в Витте, обратно в маленькую комнатку, в мое одиночное заключение.
Возвращение было таким, каким я рисовал его в своем воображении. Я сидел в гостиной допоздна, рассказывая семье о Югославии. Затем, горя нетерпением поскорее увидеть свое жилище, я поднялся наверх. Маленькая комнатка казалась сырой и неуютной. Покрывало на кровати покрылось плесенью, стол был в каком-то белом налете, а новые обои отошли от стен. Но, в конце концов, у нас на побережье всегда было сыро. И раньше это меня мало беспокоило. Почему же сейчас это кажется чуть ли не катастрофой?
Следующие полтора месяца я с головой ушел в работу, выступал, писал статьи, молился о том, чтобы понять, как продолжить дальше мое служение за Железным занавесом. Я съездил к Уэтстрам, чтобы рассказать о том героическом пути, который проделал их маленький "Фольксваген". Написал серию новых статей для журнала "Kracht Van Omhoog". Навестил Карла де Графа и молитвенную группу в Амерсфорте. В общем, я все время был занят. Настолько занят, что постоянно говорил себе, что не буду замечать своего одиночества.
В июле я сдался.
"Господь, - сказал я однажды утром, садясь на маленькую складную железную кровать в своей комнате над сараем, - я помолюсь еще раз о той холостяцкой жизни, которую Ты запланировал для меня. Да, я знаю о тех детях, которых Ты обещал оставленному, но, Господь, Ты также обещал дать одинокому дом!" Я быстро нашел стих из 67 псалма, словно желая напомнить Богу об этом: "Бог одиноких вводит в дом". Господь, я благодарю Тебя за эту комнатку над сараем. Ничего, что она темная, сырая и затхлая, я очень благодарен Тебе за нее. Но, дорогой Господь, на самом деле это не дом. Не настоящий дом. Дом - это жена и дети, живые, реальные".
"Господь, Павел трижды молился о том, чтобы Ты удалил от него жало в плоти. Но Ты отказал ему. Я уже дважды молился о жене. И сейчас я хочу помолиться в третий раз. Может быть, Ты и в третий раз откажешь, Господь, и, если Ты откажешь, я больше никогда не возвращусь к этому вопросу. Я запишу эту молитву здесь, в Библии". Я открыл ее на внутренней стороне задней обложки и сделал последнюю запись: "Молился о жене в третий раз Витте, 7 июля 1957 года". Затем я захлопнул Библию. "Некоторые люди действительно созданы для одинокой жизни. Но не я, Господи, пожалуйста. Не я".
И только в сентябре произошло событие, которое я мог интерпретировать как ответ. Во время молитвы передо мной вдруг возникло лицо. Длинные светлые волосы. Улыбка, которая может заставить солнышко выйти из-за туч. Глаза, цвет которых постоянно меняется.
Корри.
Корри ван Дам.
Мысль о ней пришла так внезапно, настолько независимо от того, о чем я думал в тот момент, что мое сердце дрогнуло от догадки, что это Бог и что Он дает мне ответ, который превосходит мои самые смелые ожидания.
Но каким образом это может произойти? Мы были друзьями и членами одной команды, но я никогда не думал, что за Корри можно ухаживать. Ведь она была сущим ребенком. Фактически подростком.
Но это было, подожди-ка, сколько же лет прошло? Четыре года, с тех пор как я ушел с фабрики и уехал в Англию, а она пошла учиться на медсестру. Но ведь она, должно быть, выросла. Она, конечно же, окончила свои курсы и уже вышла замуж. Из девчушки, только что снявшей школьный фартук, она превратилась во взрослую девушку, которая - если еще не замужем - в этот самый момент выбирает суженого из толпы энергичных и восторженных поклонников.
Через час я уже был в Алкмаре и ехал по улице, на которой жили родители Корри. Мы часто приезжали сюда после молодежных собраний. Миссис ван Дам подавала нам кофе с пирожными, а мистер ван Дам окутывал потолок дымом из своей огромной пеньковой трубки.
Я не знал точно, что сделаю, когда подъеду к их дому. Наверное, просто посмотрю на него. Чтобы убедиться, что он стоит на месте. А может, постучусь в дверь. "Миссис ван Дам, не дадите ли вы мне адрес Корри?"
А вдруг дверь откроет сама Корри? "Привет, Корри, ты уже вышла замуж? Если нет, выходи за меня".
Я подъехал к дому, так и не решив, что делать. И сразу же увидел, что в нем никто не живет. Окна были закрыты ставнями, а сад зарос сорняками. Я проглотил комок в горле и поехал на фабрику.
Нет, мистер Рингерс не слышал, куда переехали ван Дамы. Корри? Она проходила практику в больнице св. Елизаветы в Харлеме. Может быть, она по-прежнему работает там, он ничего не знает об этом. Нет. Если она и вышла замуж, он об этом не слышал. Его глаза искрились, когда он отвечал на мои вопросы.
"Счастлив тот мужчина, Анди, кто женится на этой молодой леди!"
Просто удивительно, как много срочных дел отыскалось для меня в Харлеме. Нужно было обойти библейские магазины, ответить на приглашения церквей, которые я неизвинительным образом игнорировал, посетить знакомых - в таком удивительном городе!
Прямо с бензозаправочной станции я позвонил в больницу св. Елизаветы и затаил дыхание, когда регистраторша искала информацию о Корри. "Да, - прозвучал ответ, - она учится на последнем курсе. Мисс ван Дам, - мой вздох облегчения заставил ее прерваться на секунду, - в этом году мисс ван Дам живет в частном доме, а не в общежитии при больнице".
Она дала мне адрес и сказала, что квартира Корри находится на верхнем этаже частного дома в самом чудесном районе города: хозяйкой была богатая старая женщина, как объяснила регистраторша, которая предоставила Корри квартиру в обмен на ее услуги медсестры. После недолгих поисков я нашел эту улицу и быстро вычислил окна Корри под самой крышей. Весь дом выглядел как миниатюрный замок: в комнате Корри имелся балкон, над которым возвышалась крошечная остроугольная башенка.
Я припарковал машину и предался мечтам. Она была принцессой в башне, а я - рыцарем в доспехах. Она была Джульеттой; и когда она появится на балконе, я выйду вперед.
Но она не появилась ни на балконе, ни на улице. Прошел день. Стало темно, но в комнатах Корри свет не зажигался. Отбросив романтические намерения, я подошел к дверям и постучал. Вышла служанка. Мисс ван Дам? Да, она жила здесь. Но сейчас вместе со своей семьей она живет в Алкмаре.
"В Алкмаре?" Я забыл обо всех своих фантазиях. "Но в их доме в Алкмаре никто не живет! Окна закрыты ставнями, сад запущен, а…"
Привлеченная звуком моего взволнованного голоса, позади горничной возникла седовласая женщина. Она мягко сказала мне, что отец Корри серьезно болен и она уехала, чтобы ухаживать за ним. Семья же переселилась из прежнего дома в другую квартиру, где не нужно было подниматься по ступенькам. Она дала мне адрес.
Следующие несколько дней я мучился, выполняя намеченные дела в Харлеме. Как я был рад, что раньше всегда уделял несколько минут общению с мистером ван Дамом. Что может быть более естественным, чем визит к больному?
Итак, через несколько дней я стоял у квартиры семьи ван Дамов в Алкмаре и стучался в дверь.
Мне открыла Корри.
Свет позади нее сделал ее белокурые волосы золотыми. "Я пришел навестить твоего отца", - сказал я робко.
Это объяснение не убедило бы и трехлетнего малыша. Но Корри торжественно препроводила меня к отцу. Мистер ван Дам был действительно тяжело болен, это было видно сразу. Но он был очень рад посетителю. Поэтому я просидел у его постели около часа, рассказывая о своих путешествиях за Железный занавес и надеждах на будущее, а Корри тем временем то входила, то выходила с бутылочками и подносами, и я старался не провожать ее глазами. На ней был надет белый медицинский халатик, и она казалась еще более неземной и недосягаемой, чем в моих мечтах.
Так началось мое удивительное, почти неуловимое ухаживание. Дважды в неделю я приезжал навестить мистера ван Дама, дважды в неделю мы с Корри тихо и приглушенно беседовали у дверей. Я чувствовал, что чаще появляться в этом доме, где лежал больной, было бы бестактно.
Я не раз представлял себе, как сделаю предложение Корри, и это всегда звучало так ужасно, что я заранее был уверен в бессмысленности этой затеи. Пожалуйста, выходи за меня замуж. Большую часть времени меня не будет дома, и я не смогу дать тебе адрес, куда писать, и пройдут целые месяцы, прежде чем ты получишь от меня весточку, и, хотя мы оба будем служить одному делу, я никогда не смогу рассказать тебе ни о местах, ни о людях, с которыми буду работать. И если я однажды не вернусь, ты, возможно, никогда не узнаешь, что со мной произошло. Прибавь к этому отсутствие стабильных доходов и комнату над сараем. Нет, Корри достаточно умна и слишком красива, чтобы согласиться на такую жизнь.
20 октября мне пришло письмо из венгерского консульства. В ответ на заявление, поданное спустя неделю после венгерского восстания, мне сообщали, что я могу получить визу.
И вдруг я понял, как именно предложу Корри стать моей женой. Я сделаю ей предложение сегодня, прямо сейчас, но не позволю дать ответ до моего возвращения из Венгрии. Таким образом, в случае если она будет думать о моем предложении, у нее появится возможность попробовать на практике то, с чем ей придется столкнуться сразу после свадьбы - с разлукой, секретами, неопределенностью. Убедись сам, Анди, сказал я себе, насколько все это бесполезно.
Теперь, когда у меня был план, мое сердце преисполнилось надеждой. Я вскочил в машину и покрыл расстояние до Алкмара за рекордно короткий срок. Я громко заколотил в дверь, забыв, что в доме лежит больной человек. Мне долго не открывали, и я уже собрался было постучать еще раз, как вдруг появилась Корри. Один взгляд на ее лицо - и я все понял.
"Отец?"
Она кивнула. "Полчаса назад". Ей было трудно говорить. "Там сейчас врачи".
Так я уехал обратно в Витте с невысказанным предложением, которое жгло меня изнутри. Я не видел Корри в течение трех недель, за исключением похорон. Все это время я потратил на закупку венгерских Библий, которых в Голландии было не так уж много. Я складывал их в машину вместе с брошюрами на венгерском языке.
Наконец, однажды лунной ночью я пригласил Корри на прогулку. Мы ехали по широкой дамбе до тех пор, пока фары машины не высветили дорогу поуже, которая уводила направо. Я свернул, и мы остановились. Луна отражалась в канале у наших ног. Сцена была прекрасной.
Но я все сказал неправильно. "Корри, - начал я, - я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, но не говори "нет", пока я не объясню, насколько тяжело тебе будет. Тяжело будет нам обоим". Затем я описал работу, к которой, как я верил, меня призвал Бог. Я сказал, что следующий месяц станет практическим примером жизни, ожидающей ее в случае, если она решится на этот шаг. "Ты совершишь глупость, Корри, - закончил я печальным голосом, - но я так хочу, чтобы ты стала моей женой!"
Огромные глаза Корри стали еще больше, когда я закончил монолог. Она открыла было рот, чтобы сказать что-то, но я положил ей на уста ладонь. Когда я высадил ее у дома, она обещала мне, что даст ответ после моего возвращения из Венгрии.
Насколько же это путешествие в Европу отличалось от всех предыдущих! Я думал, что разлука многое покажет Корри, но я не подозревал, как много я сам узнаю из этой поездки. Мили, раньше быстро таявшие под моими колесами, теперь, казалось, тянулись бесконечно и уводили меня все дальше от Корри.
Пересечение границы тоже оказалось труднее, чем обычно. Не знаю, почему я так боялся Венгрии. Оттого ли, что страшился не вернуться в Алкмар, или потому, что наслушался ужасов в лагере беженцев.
Однако Бог еще раз "сделал зрячие глаза слепыми", и я наконец очутился в сельской местности Венгрии. Дорога, по которой я ехал, вилась рядом с Дунаем. Он действительно был прекрасным, как поется в песне, хотя его цвет вместо голубого был молочно-коричневым. Я почувствовал голод и решил остановиться у реки на обед. Съехав с дороги, я остановился на лужайке у самой воды и вытащил все необходимое для пикника. Чтобы достать свою походную плитку, мне пришлось вынуть несколько коробок с брошюрами, которых на границе не заметили.
Как только я открыл банку с горошком и морковью, послышался рев мотора. Я поднял голову. Прямо ко мне по воде на большой скорости мчался катер, поднимая высокую волну. На носу стоял солдат с автоматом наперевес. В самую последнюю секунду катер развернулся и аккуратно причалил у самой кромки воды. Теперь я рассмотрел, что в лодке сидели еще два солдата. Человек, стоявший первым, выскочил на берег, а за ним и второй.
"Господь, - сказал я очень тихо, - помоги мне преодолеть страх".
Первый солдат держал меня под прицелом, а другой побежал к машине. Я продолжал разогревать горох с морковью, когда услышал, как хлопнула дверца машины.
Я начал говорить по-голландски, прекрасно осознавая, что этот язык они не понимают.
"Ну, что ж, господа, - говорил я, помешивая обед, - приятно видеть вас в такой чудесный день".
Солдат смотрел на меня окаменевшим взором.
"Как видите, - продолжал я, - я собираюсь кушать".
Позади себя я слышал, как открылась другая дверца машины. Я потянулся к коробке с принадлежностями для пикника и достал еще две тарелки. "Не хотите присоединиться ко мне?" - я поднял брови и сделал приглашающий жест. Солдат резко мотнул головой, словно говоря, что этим его не купишь. "По крайней мере, не тарелкой с горохом и морковью", - подумал я про себя.
Я услышал, как второй солдат шарит где-то рядом. В любой момент он может спросить, что у меня в этих коробках.
"Ну, что ж, - сказал я громко, - если не возражаете, я начну есть, пока мой обед не остыл". Я помешал ложкой в тарелке и задумался. Можно ли помолиться перед едой? В лагере мне рассказывали, что сейчас в Венгрии к христианам относятся с особым подозрением, поскольку многие из них играли в восстании руководящую роль.
Но нет, это был шанс засвидетельствовать о Христе этим людям. Более обдуманно, чем обычно, я склонил голову, сложил руки и произнес длинную и сердечную благодарность Господу за еду, которую собирался вкусить.
И тут произошло нечто поразительное. Пока я молился, солдаты, обыскивавшие мою машину, не издали ни звука. Но как только я закончил, я услышал шум быстро приближающихся шагов. Я взял вилку и отправил в рот первую порцию обеда. На какие-то доли минуты оба солдата застыли передо мной в нерешительности. Затем они резко повернулись и, не оглядываясь, побежали к своему катеру. Взревел мотор, и по воде кругами разошлась пена.
Будапешт - один из очаровательнейших городов, в которых я успел побывать; это два древних города, Буда и Пешт, расположенные по обеим сторонам реки Дунай. Но признаки восстания были повсюду: здания были помечены следами пуль, деревья стояли без верхушек, рельсы трамваев покорежены.
Мне дали адрес профессора Б., человека, занимавшего высокую должность в одном знаменитом университете Будапешта. Когда я попросил его быть моим переводчиком, я не понимал, что означает его согласие. "Конечно, брат, - сказал он, - мы будем работать вместе". Это решение стоило моему другу его работы.
Профессор был вне себя от радости, увидев Библии. Он сказал, что купить их практически невозможно, и рассказал, что десятки церквей все же открыты и действуют. Я могу совершенно спокойно проповедовать и распространять книги, если меня не очень беспокоит тот факт, что я несколько рискую.
"Рискую?" - переспросил я.
"Ну, видите ли, восстание произошло совсем недавно. Власти считают, что во время каждого причастия в церкви готовится заговор". Он сказал, что больше всего пострадали пасторы. Большая часть пасторов в Будапеште была настроена против режима, одна треть из них сидела в тюрьмах, некоторые по шесть лет. Каждый проповедник должен был продлевать разрешение на свою деятельность раз в два месяца, и это требование держало их в постоянном напряжении.
Профессор Б. привел меня к своему другу, пастору реформатской церкви, который открыл нам дверь с великой осторожностью и, прежде чем впустить нас, осмотрел лестничную площадку. Вся его квартира была заполнена абажурами! Одни были закончены, другие находились в процессе изготовления. На них довольно неумело были изображены улицы Будапешта.
Как я узнал, этого человека недавно отстранили от его должности, так и не объяснив причины. Теперь во время богослужений ему не позволяли сидеть на возвышении, где находилась кафедра. Из страха, что одно его присутствие может причинить другим людям вред, он вместе с женой перестал посещать церковь. Чтобы как-то заработать себе на жизнь, он разрисовывал абажуры. Ему приходилось работать с раннего утра до позднего вечера, чтобы прокормить свою семью.
После того как мы ушли, я спросил профессора Б., насколько типичной была судьба этого пастора.
"Довольно типична для церквей, которые не идут на компромисс, - сказал он, - но многие поступаются своими принципами. Они "приспосабливаются" не только в политических вопросах, но и в ситуациях, затрагивающих основы веры, так что становятся фактически орудием режима".
Я попросил профессора Б. сводить меня в такую церковь, и он сообщил, что пастор одной из них в тот день проводил школьный фестиваль. Да, я убедился, что этот пастор занимал компромиссную позицию. Через несколько минут он подошел, чтобы поговорить с нами.
"Где-то около одной трети этой группы, - сказал он, указывая на ряды молодых людей, выстроившихся на школьном дворе, - принадлежит к нашей церкви". На каждом подростке был ярко-красный галстук, символ, как он объяснил, добропорядочного гражданина.
Одним из условий ношения галстука было "соответствующее отношение" к религиозным суевериям своих родителей.
"Какие суеверия вы имеете в виду?" - спросил я.
"О, чудеса. История сотворения. Первородный грех. Падший человек. Такого рода вещи".
"А как насчет того, что Иисус есть Бог?"
"Да, это стоит на первом месте в нашем списке суеверий".
"А вы сами что думаете по этому поводу?"
Пастор опустил глаза. "Что я могу сделать?" - пожал он плечами.
Дети явно получали удовольствие от своего праздника. И вдруг я опять услышал пугающие хлопки, которые слышал в Польше и Чехословакии. Как и раньше, они начали хлопать спонтанно, но уже через двадцать секунд эти удары приобрели ритмичность, превратившись в единый звук, бивший молотом по какой-то неземной наковальне. Бум. Бум. Бум. В совершенном единстве, все вместе, все как один. Директор школы все не останавливал хлопанье, так что оно едва не свело меня с ума. Я видел, что пастор страдал от этого точно так же. Я заметил, что он инстинктивно поднимал чуть трясущиеся руки, словно отчаянно хотел заткнуть уши, но не осмеливался. Когда школьная церемония закончилась, пастор повел нас посмотреть церковь. Он рассказывал об усовершенствованной отопительной системе и новых окнах, о расширенной игровой площадке позади церкви и вдруг обратился ко мне: "Брат Андрей, что же мне делать?"
Я не сразу ответил ему. Как я мог что-то советовать, если я не был в его положении? Легко сказать: "Будь сильным". Но этот человек знал, что его лицензия, а значит, и обеспечение семьи зависели от капризов правительства.
Я не мог советовать, но мог рассказать ему о жизни христиан в Польше, Чехословакии, Югославии, которые смотрели в лицо опасности, но не уставали проповедовать искупительную любовь Иисуса. С этой любовью в сердце, мне кажется, люди сами могли понять остальные истины веры.
Профессор Б. сказал, что в Венгрии есть церкви, которые находят пути обхода ограничений. Одним из наиболее интересных примеров была евангелизация во время погребения и венчания.
Однажды утром профессор Б. пригласил меня на венгерскую свадьбу.
"Вы не видели ничего подобного, - заверил он. - А теперь послушайте внимательно, потому что я попрошу вас о странной вещи. Вам предоставят возможность выступить, так что нужно будет быстренько поздравить молодых, а затем - прочитать самую ударную и самую горячую проповедь спасения, на какую вы способны".
Я улыбнулся.
"Не смейтесь, - сказал профессор Б. - Именно так мы проповедуем сегодня. Люди боятся идти в церковь и приходят к нам только тогда, когда нужно провести свадьбу или похороны. Поэтому мы пользуемся случаем и проповедуем им о спасении! На прошлой неделе один правительственный чиновник сказал мне следующее: "Я уверен, вы молитесь, чтобы ваши друзья почаще умирали, чтобы вы на их похоронах могли прочитать проповедь"".
Итак, я проповедовал на свадьбе, а позже поделился с профессором Б. еще одним приемом, который обнаружил ранее: можно "передавать приветствия" из Голландии. Ему эта идея понравилась, и он тут же захотел воспользоваться ею. Поэтому сел за телефон и начал звонить. В тот же вечер мы организовали конспиративное собрание пробуждения в одной из самых крупных церквей города.
На следующий день мы провели еще одно собрание, но уже в другой церкви. И так далее, вечер за вечером. До конца собрания мы никогда не объявляли, где будет проходить следующая встреча. Но даже в этом случае люди стояли на тротуаре у церкви, ожидая начала выступлений приезжего голландца. Все это привлекало к нам слишком большое внимание, и скоро мы придумали новую уловку, просто объявляя, что на следующий день состоится собрание, но не говоря, где именно. И на следующий день люди звонили по телефону, передавая друг другу, где назначена встреча.
Когда мы сидели на возвышении около кафедры, ожидая начала собрания, я видел, как пасторы вглядываются в лица собравшихся.
"Они ищут тайную полицию, - объяснил профессор Б., - мы знаем многих из них в лицо. После восстания стало опасно собирать большие толпы народа по какой бы то ни было причине".
Нервозность и озабоченность заразительны, поэтому где-то в середине нашей евангелизационной кампании мне тоже стали сниться неприятности с полицией.
Однажды вечером полиция действительно пришла.
Я понял это по выражению лица профессора.
"Они здесь", - шепнул он, и мне не нужно было спрашивать, кто это "они". Он дал мне знак, чтобы я прошел за ним в другую комнату. Там нас ждали два человека в обычной одежде. Они задали мне кучу вопросов, а на следующее утро велели явиться в их департамент вместе с профессором.
"В последний раз, - сказал профессор после их ухода, - двух человек арестовали. Они долго просидели в тюрьме".
После богослужения все пасторы собрались на совет, чтобы решить, что делать. Профессор предложил поехать к нему и помолиться. Так я впервые попал к нему домой. Я забыл, какое выдающееся место занимал профессор в обществе Восточной Европы: его квартира была огромной и роскошной. И таким положением он рисковал!
Профессор познакомил меня со своим сыном, Яношем, который мне сразу понравился. Он недавно женился и был преуспевающим молодым адвокатом. Он тоже готов был пожертвовать своим положением, принимая участие в полулегальном собрании христиан. В тот вечер нас было семь человек, семь христиан, которые собрались так, как собирались все христиане с момента возникновения Церкви - тайком, рискуя, молясь вместе, чтобы через чудесное вмешательство Самого Бога избежать столкновения с властями.
Мы все молились в гостиной профессора Б., стоя на коленях вокруг маленького кофейного столика в центре комнаты. В течение часа мы искренне ходатайствовали, моля Бога помочь нам в нашем бедствии. И вдруг мы перестали молиться. Каждый из нас в одно и то же время почувствовал уверенность, что Бог услышал нас и на нашу молитву дан ответ.
Мы поднялись с колен, в удивлении щурясь друг на друга. Я посмотрел на часы. Было 11.35 ночи. В этот час мы точно знали, что завтра все будет хорошо.
На следующее утро ровно в девять часов мы с профессором были в полицейском управлении. Пока мы ждали, профессор шепнул мне, что он очень хорошо знает все управление. Глава департамента был неутомим в своем преследовании Церкви. Его заместитель был намного более терпимым человеком.
"Нам велено, - сказал он, прикрыв рот рукой, - явиться к начальнику. Это плохо".
Девять тридцать, затем десять. Вот и одиннадцать часов. Мы оба уже привыкли к подобным бюрократическим проволочкам, но это было слишком долго по всем стандартам. Наконец уже почти в двенадцать часов появился чиновник.
"Идите за мной", - сказал он.
Мы с профессором пошли по длинным коридорам вслед за чиновником. Мы прошли мимо кабинета начальника управления и продолжали идти дальше. Профессор посмотрел на меня и поднял в удивлении брови. Наконец мы остановились. Начальник, объяснил чиновник, накануне вечером заболел. Наше дело поручено его заместителю.
Профессор бросил на меня быстрый взгляд. Через двадцать минут мы выходили из кабинета свободными людьми. Мне так и хотелось спросить, в котором часу заболел начальник. По сей день я уверен, что нам бы ответили - в 11.35 ночи.
Столкновение с властями лишило нас возможности устраивать новые собрания в Будапеште. Профессор организовал для меня десятидневную поездку на восток страны и нашел мне переводчика.
Когда я вернулся в Будапешт, я отправился к моему другу и его сыну, чтобы рассказать о поездке. Но сразу почувствовал что-то неладное. Во-первых, посреди бела дня и отец и сын были дома. Никто из них ни словом не обмолвился о том, что случилось. Они настояли, чтобы я приехал на другой день и перед отъездом позавтракал с ними.
На следующее утро я опять испытал то же щемящее чувство катастрофы. Когда мы встали из-за стола, Янош достал из кармана маленький пакет. И только позже я узнал, какие события произошли в этой семье, и тогда мне стало ясно значение этих слов.
"Мы не знаем, как нам выразить благодарность вам, - сказал Янош, - вы сильно рисковали, приехав в нашу страну. Мы хотим подарить это вашей девушке, которая ждет вас в Голландии".
Я рассказывал им о Корри. Внутри коробочки лежала старинная золотая заколка, украшенная рубинами. Они засмеялись, увидев выражение моего лица. Янош обнял свою молодую жену за плечи.
"Мы молимся, Анди, чтобы она сказала вам "да"".
По пути домой, в Австрии, мне пришлось заночевать в маленькой палатке у самой дороги. Посреди ночи я вдруг проснулся от ужасного кошмара. За мной гнался целый отряд полиции в красных галстуках, и все они хлопали, и хлопали, и хлопали в ладоши. Я чувствовал, что это имеет какое-то отношение к профессору Б., я был уверен, что ему грозит опасность. На следующий день из первого же города, через который я проезжал, я послал ему письмо.
В Голландии я даже не заехал в Витте, а сразу отправился в Харлем. В больнице мне сказали, что Корри работает с трех до одиннадцати. Я дождался, когда она вышла из дверей главного подъезда. При свете уличных фонарей ее волосы отливали не золотом, а медью.
После долгих часов работы на ногах Корри выглядела уставшей. Но когда она засмеялась, усталость словно слетела с нее. "О, Анди! - сказала она. - Я тоже тебя люблю! Неужели ты не видишь, что именно в этом вся проблема? Я все равно буду о тебе волноваться, скучать и молиться. Уж лучше я буду беспокойной женой, чем сумасшедшим другом".
На следующей неделе мы отправились в ювелирный магазин в Харлеме и купили два обручальных кольца. В Голландии есть обычай до свадьбы носить кольцо на левой руке, а после брачной церемонии - на правой. Мы с Корри принесли оба кольца в ее маленькую комнатку на верхнем этаже замка. Там мы открыли коробочки, и каждый надел кольцо на палец другому.
"Корри, - начал я, не зная, что впервые говорю слова, которые станут нашим девизом, - Корри, мы не знаем, куда поведет нас дорога, не так ли?"
"Но, Анди, - закончила она за меня, - давай пойдем по ней вместе".
Когда я приехал в Витте, меня ожидало письмо от профессора Б. Он еще раз благодарил меня за приезд в Венгрию. Церковь сильно укрепилась, сказал он, благодаря этому реальному доказательству заботы ее членов друг о друге. Он надеялся, что я приеду еще раз и что по моим стопам придут и другие.
"Но, - сказал он, представляя новости типичным для него образом, - я полагаю, мне нужно поделиться с вами тем, что произошло. Не думайте, что это результат вашего визита, это надвигалось на меня в любом случае. Меня заставили уйти из университета. Не печальтесь: не мне одному пришлось пожертвовать многим ради нашего Спасителя. Вам ни в коем случае нельзя уклоняться от этой чрезвычайно важной работы. Это ваша задача, Андрей; у каждого из нас есть своя. Мы
ежедневно молимся о вас, хотя вы больше о нас не услышите. Это письмо вывезет из страны один мой друг. Нашу почту просматривают. Мы молимся, чтобы ваше служение росло и усиливалось.
