Глава 5
Джон с грохотом опустил трубку на рычаг. Он полностью проснулся и не мешкая выскочил из постели, лихорадочно нашаривая одежду. Была среда, восемь тридцать две утра. В магазине произошел несчастный случай. Отец пострадал. Бадди не уточнил, насколько серьезно, но очень настойчиво сказал:
- Вам лучше приехать побыстрее.
Час пик. В северном направлении по запруженной междугородной трассе поток транспорта еле двигался; но противоположная сторона магистрали была свободна. Не терзя ни минуты, Джон добрался до Индастриал-стрит и понесся к магазину отца через промышленный район, по узким проулкам, через железнодорожные переезды. Он увидел зажженные мигалки за несколько кварталов от здания склада.
Джон обогнул здание, въехал во двор через большие ворота и резко затормозил возле двух полицейских машин. Рядом с погрузочной платформой стояла "пожарная" машина и машина "скорой помощи". Пожарный с каким-то кабелем в руках поднимался по лестнице на погрузочную платформу.
На платформе Джон заметил Бадди Клеменса, который при виде него бешено замахал руками. В мгновение ока Джон оказался рядом с ним.
- Что случилось?
Бадди преградил ему дорогу.
- Джонни, давай пройдем в офис.
Джон оттолкнул Бадди в сторону и бросился внутрь; пробежав мимо офиса, мимо проходов номер восемь, девять и десять, он вылетел на просторную площадку, где хранились оцинкованные трубы.
Представшая перед ним картина долго будет преследовать Джона, возникать перед его внутренним взором всякий раз, когда он будет закрывать глаза.
Пожарные суетятся, поднимая и перенося в сторону длинную тяжелую трубу. Цепи, крюки, вороты. Крики.
Стойка держателя валяется на полу, согнутая и расплющенная.
Тяжелые двадцатифутовые трубы рассыпаны по всему полу, словно карандаши.
Люди в белых халатах возятся со своими инструментами, ходят... но без спешки. Они ведут себя так, словно спешить некуда.
Полицейские с мрачными лицами наблюдают за происходящим, тихо переговариваются по рации.
Какой-то парень с фотокамерой делает снимки.
Белая простыня на бетонном полу, накрывающая...
Джимми Лопес заметил Джона и торопливо направился к нему, преграждая путь.
- Джонни, держись, дружище. Просто держись. Джон попытался обойти Лопеса, но тот намного превосходил его в весе и размерах.
- Джимми, что случилось?
Джимми удержал его, потом умудрился развернуть спиной к месту происшествия. Он мягко сказал:
- Джонни, твой отец мертв. Он погиб. Слова не дошли до сознания. Джон по-прежнему пытался повернуться и посмотреть.
- Что случилось?
- Твой отец погиб в результате несчастного случая. Постарайся это понять.
Страшная боль осознания пронзила сердце, словно копье. Джон покачнулся и схватился за полку. Джимми поддержал его, обнял, не давая упасть.
- Пойдем в офис, там ты сможешь сесть, - сказал Джимми, направлчя его сильной рукой.
Все расплылось у Джона перед глазами. Казалось, он сейчас задохнется. Дыхание стало прерывистым, поверхностным. Он сотрясался всем телом.
Джимми провел его в дверь офиса и усадил в кресло. Джилл сидела за своим столом, совершенно вне себя от горя, и жалобно скулила, зажав рот стиснутыми кулаками; время от времени она украдкой бросала полный ужаса взгляд в окно офиса, а потом отворачивалась с душераздирающими стонами.
- Ваш муж уже выехал? - спросил Джимми. Она не могла ответить. Джимми снова спросил мягким голосом: - Вы связались с Кевином?
Джилл кивнула.
- Он приедет забрать вас? - Она снова кивнула.
- Хорошо. Просто сидите здесь и никуда не выходите. В офис вошел Бадди Клеменс, он поддерживал Чака Кейтсмана. Чак, косматый, усатый верзила размером с танк, прижимал к груди правую руку и безостановочно сыпал проклятьями. Его правая рука была обмотана бумажными полотенцами, сквозь которые проступала кровь. Чак упал в кресло, откинул назад голову и выругался в страшной ярости. Потом он обмяк всем телом и зарыдал. Бадди бросился в ванную комнату и возвратился с новыми бумажными полотенцами.
- Врачи сейчас придут. - Бадди говорил лихорадочным, звенящим голосом. - Просто сядь и успокойся. Просто успокойся.
- Я не мог вытащить его из-под труб, - прорыдал Чак. - Я не мог разобрать завал.
- Все в порядке. Тебе нужно успокоиться.
- Что случилось? - требовательно спросил Джон.
- Джонни, - прорыдал Чак, - Джонни, прости меня! Я не смог вытащить его из-под труб! Джон выругался и закричал:
- Чак, да что случилось?
- На него обрушился штабель труб. До Джона не дошло. Он просто не мог понять смысла произнесенных слов.
- Что значит "обрушился"?
Чак бессильно откинул голову назад и снова зарыдал.
- Чак, какой штабель труб? Чак с трудом взял себя в руки.
- Больших оцинкованных труб. Двухдюймовых, однодюймовых, полуторадюймовых. Я просто ничего не понимаю. Я не понимаю, как такое случилось. Вся эта махина весила тонну. У нас никогда не случалось ничего подобного.
- Ты присутствовал при этом?
- Нет. Я появился здесь в восемь часов и увидел всю эту кучу труб на полу, а потом... - Он с трудом подавил рыдание и вздохнул поглубже. - А потом я увидел Джона под трубами. Я старался разобрать завал, но труб было слишком много. Я попробовал поднимать их автокаром, но все трубы были погнуты, их было не подцепить. Я попытался разобрать их руками, но они скатывались обратно, потом мне раздробило пальцы, ия сдался. Я просто ничего не мог поделать.
Джон находился в полной прострации. Он мог только сидеть там, безучастно наблюдая за происходящим вокруг и силясь осознать случившееся.
Полицейские и медицинский следователь задавали всем вопросы, и Джон в глубоком оцепенении сидел, слушая ответы.
- Нет, никто не видел, как обрушился штабель. Джон пришел в магазин раньше всех; он всегда являлся на работу за час до открытия. Джон был владельцем магазина... Первым пришел Чак, в самом начале девятого... потом все остальные, в половине девятого... Нет, у нас никогда ничего подобного раньше не случалось. Возможно, трубы были уложены неровно. Возможно, Джон хотел взобраться на штабель, и трубы покатились, но наверняка ничего сказать нельзя... Нет, его жена еще не знает. Здесь находится его сын... Компания застрахована в частном страховом агентстве, не в государственном...
- У него были враги?
-Нет.
- Может, и были, - сказал Джон.
-Кто?
Джон покачал головой, жалея о том, что вмешался в разговор.
- Не знаю.
Пока полицейские задавали вопросы, два медика занимались рукой Чака. У него были сломаны два пальца и сильно содрана кожа на костяшках. Они перевязали раны, наложили временную шину и велели Джимми отвезти пострадавшего в больницу. Джимми и Чак тут же ушли из офиса.
Приехал Кевин, муж Джилл, и забрал жену. Он задержался только для того, чтобы узнать от Бадди о случившемся, потом они уехали. Джилл следовало отвезти домой. Все подробности Кевин узнает позже.
Полицейские и медицинский следователь закончили свою работу. "Не трогайте ничего на месте происшествия", - сказали они. Возможно, им придется вернуться сюда после вскрытия.
Потом быстро, тихо и незаметно они перенесли накрытое простыней тело в машину и уехали.
В здании магазина остались лишь Бадди и Джон, сидевшие вдвоем в офисе; шум внезапно стих, словно обрубленный ножом; первый шок проходил, уступая место горю.
- Думаю, надо закрыть магазин, - пробормотал Бадди, просто для того, чтобы нарушить молчание. - Сегодня мы не будем работать.
- Я должен сообщить Маме, - сказал Джон.
- Как ты?
Джон смотрел на дверь Папиного кабинета, все еще приоткрытую дверь с табличкой "Директор".
- Здесь я видел его в последний раз, Бадди... Вот в этом самом кабинете.
Последний раз. И, вероятно, худший из всех. Еще хотя бы один разговор, подумал Джон. Всего один - и, возможно, все устроилось бы лучше. Они с Папой смогли бы уладить противоречия. У них осталось бы время пересмотреть свои позиции, разрешить спорные вопросы, прийти к какому-нибудь компромиссу.
Но они этого не сделали и теперь не сделают никогда.
- И лодку мы так и не достроили, - пробормотал Джон.
- А? - сказал Бадди.
- О... Забавно... Я просто вспомнил вдруг о лодке, которую мы с Папой строили и не успели закончить до моего отъезда в колледж. А потом мы так ее и не достроили, так к ней и не возвращались. Бог мой, сколько лет прошло с тех пор! Забавно, что помнишь такие вещи.
Лодка. Маленькая гребная шлюпка. Они собирались построить ее в Папиной мастерской и выезжать на ней на рыбалку.
Пожалуй, это последняя вещь, которую мы действительно делали вместе .Последнгя вещь...
- Теперь помедленнее, не спеши. Слегка нажимай. Вот так. - Они находились в Папиной мастерской - обстругивали рубанком ребро доски: Папина рука лежит на руке Джона, он обнимает сына сзади, направляя каждое его движение.
- Ты начинаешь с самого края, снимаешь лезвием тонкую стружку... Да, вот так, не глубже... и теперь ведешь рубанок вперед, до самого конца... Держи его ровно, не заваливай в сторону. Давай, мистер Твердая Рука, качество лодки зависит от тебя...
Закрученная стружка выползала из рубанка, словно завитой белокурый локон - одной ровной лентой, и Папа довольно посмеивался.
- Вот так, вот так, до самого конца. Хм м, мой мальчик, ну не здорово ли?!
Джону исполнилось восемнадцать. Он умел обращаться с рубанком и не нуждался в том, чтобы папа в сотый раз показывал ему... но Папа, несомненно, знал тонкости плотницкого дела, и потом, ему так нравилось учить сына, - в очередной раз, - что Джону не хотелось возникать. "Ладно, ублажу старика", - думал он.
Было лето. Осенью Джон собирался уезжать в колледж. У него были другие дела, и все-таки... когда еще ему представится случай заняться этим? Он чувствовал, что правильно быть с Папой, делать что-нибудь с ним вместе. Если бы только эта дурацкая лодка не отнимала столько времени!
- Ты только подумай, сынок. Иисус работал рубанком, пилой и молотком, и тогда не было электрических инструментов, поэтому дело продвигалось даже медленнее, чем у нас. Думаю, отчасти поэтому Он научился такому терпению. Терпение вещь нужная еще и потому, что Он трудится для нас каждый день - как мы трудимся над нашей лодкой, и у нас тоже на нее уходит много времени...
На ту лодку ушло так много времени... очень много. Но он итак и не закончили ее.
Ранним вечером субботы брат Мур, священник, стоя перед собранием прихожан, произносил краткое поминальное слово.
- Я всегда буду помнить Джона как человека, любившего жизнь. Он поистине воспринимал все доброе в жизни как дар Господа и никогда не забывал прославлять Его...
Когда брат Мур закончил, с места поднялась сестра Ларсон, которой было уже за восемьдесят.
- Наверно, я знала Джона дольше, чем кто-либо, и помню его еще маленьким мальчиком, посещавшим мой класс в воскресной школе. Джон был шалуном, как и все дети, но знаете, ни у кого никогда не возникало никаких сомнений в том, что он призван служить Господу...
Бетти Пирсон, молодая мать-одиночка, поднялась и заговорила, с трудом сдерживая волнение:
- Он был для меня Иисусом. Мы с детьми жили в старом доме на Тридцать второй улице, за яблоневым садом...
- Люди, знакомые с этим местом, понимающе загудели и закивали головами. - Водопровод в доме пришел в полную негодность, и когда Джон узнал об этом, он, помнится, буквально через несколько дней привез нам новую раковину и унитаз, и новые трубы и установил все бесплатно, хотя это был даже не мой дом...
Церковь "Евангельский Храм" теперь выглядела иначе. Она размещалась в новом здании с высоким сводчатым потолком и большими окнами, открывающими доступ свежему воздуху и солнечному свету, и носила новое название: "Христианский центр". На богослужение в память отца пришло много народу: все скамьи, все складные кресла, все места на хорах были заняты, и Джон узнавал знакомых - и сильно постаревших, и почти не изменившихся. Собравшиеся исполнили несколько любимых Папиных гимнов: "То счастье для души моей", "Могу ль я благо обрести?" и "О благодать". Молодой бородатый пастор Филипс - он служил в церкви четвертый год - произнес красноречивое надгробное слово, полное надежды и уверенности, которое понравилось бы отцу.
А потом прихожане начали делиться милыми сердцу и исполненными глубокого смысла воспоминаниями о покойном - и слова полились рекой.
- Достойный человек, который хотел оставить своих детей в достойном мире.
- Он обладал великим терпением. Он мог слушать о ваших проблемах часами...
- Думаю, он был современным пророком. Он говорил в любви сердца своего, но всегда говорил Истину.
Джон сидел рядом с матерью на передней скамье. Возле них, а также в других местах зала сидели остальные члены семьи Барретов. Здесь находился дядя Роджер, Папин младший брат, со своей женой Мэри и четырьмя уже взрослыми детьми, которые со своими семьями занимали несколько скамей. Папина сестра Элис пришла со своим мужем Робертом, тремя детьми, их супругами и детьми. Мамины родные сестры и брат - Дорис, Элизабет и Форрестер - со своими семьями занимали еще несколько скамей. По всему залу были рассыпаны Барреты, родня Барретов со стороны мужей и жен, Барреты -племянники, Барреты -внуки.
Рядом с Джоном сидела Мама Баррет, Лилиан Бив, бывшая возлюбленной супругой Папы Баррета на протяжении сорока шести лет, неизменно терпеливый и снисходительный друг и советчик сына: она всегда находилась рядом в годы детства, да честно говоря, и впоследствии тоже. Конечно, Мама горевала, но Джон знал, что за последние несколько дней она выплакала все слезы дома, поэтому сегодня сможет быть сильной - ради семьи. Сейчас она сидела в своем пастельно-голубом, а не черном платье, погруженная в собственные бесценные воспоминания о многих годах счастья, и лицо ее, обрамленное тонкими седыми волосами, похожими на стеклянное волокно, было лицом ангела, хранящим зачарованное, безмятежное выражение.
Слезы постоянно подкатывали к глазам Джона, пока наконец он, приняв запоздалое решение, не позволил им свободно литься из глаз, струиться по щекам. Он вынул носовой платок и вытер лицо. Папа, прости меня. Господи, прости меня.
Джон почувствовал, - хотя еще не смог четко сформулировать возникшее ощущение, - что за последние двадцать с лишним лет он упустил что-то важное. Эти друзья, эти любимые родственники знали его отца лучше, чем он. Их воспоминания были богатым, неиссякаемым кладезем радости, восхищения и любви. Они действительно знали старика.
А его воспоминания? Самым последним милым сердцу воспоминанием было строительство шлюпки. А самым ярким? Его последняя встреча с Папой, во время которой прозвучало мало приятных слов, а сандвичи остались не съеденными в бумажном пакете. И его ожесточенные слова: "Моим злейшим врагом, моим главным противником является мой собственный отец... Если кто-то еще не знал о том, что ты мой отец, то сейчас уже наверняка знает... Они ткнули меня носом в это обстоятельство".
Джон чувствовал себя, как обладатель несметных сокровищ, внезапно разорившийся до нитки. Жизнь всех этих родственников и друзей складывалась далеко не идеальным образом. Никто их них не процветал в материальном смысле. Никто не обладал всем и никогда не будет, но их богатство было здесь: семьи, дети, любовь, вера и непреходящее духовное наследие, - а отсюда и способность выражать глубокую радость и непоколебимую надежду, пусть и сквозь слезы печали.
А среди них одиноко сидел Джон. Чужой. Посторонний.
Он оглянулся, поискал взглядом в задних рядах. Да, у него тоже была семья... когда-то. Жена и сын. Сейчас они сидели здесь, в другой стороне зала, отдельно от него, от семьи, далеко - словно некий памятник утерянной странице его жизни, великой неудаче, о которой никогда не слышала, никогда не знала широкая аудитория телезрителей. Руфь - в прошлом манекенщица, а ныне модельер в Лос-Анджелесе - выглядела, как всегда, великолепно. Ее прекрасное лицо по-прежнему светилось, но то был свет далекой звезды, лишенный тепла.
И еще там сидел Карл, девятнадцатилетний сын Джона, совершенно незнакомый человек, выросший с матерью и едва ли помнивший отца. Джону пришлось напрячь воображение даже для того, чтобы просто узнать сына. Он изменился, и это еще мягко сказано. У него было мертвенно-бледное лицо и иссиня-черные волосы, лежавшие лохматой шапочкой на макушке -одна непокорная прядь постоянно падала ему на лоб и иногда на один глаз - и подстриженные резкими ступеньками на затылке и на висках. Золотая цепочка соединяла кольцо в ухе с кольцом в ноздре. Он был одет во все черное.
Едва посмотрев на них, Джон почувствовал, что не хочет их видеть. Их вид оскорблял его чувства. Само их присутствие здесь оскорбляло его чувства. Зачем они приехали? Просто для того, чтобы демонстративно усесться подальше от него? И как мог он с достоинством представить их своей семье: "Привет, позвольте познакомить вас с моей гордостью и радостью, моим сыном, которого я не видел много лет, которого совершенно не знаю и внешний вид которого никак не могу объяснить"?
Но Карл плакал. Джон буквально не мог отвести глаз от этой противоречивой фигуры. Вот перед ним с виду эксцентричный дерзкий бунтарь, почти отталкивающий, нравственно разложившийся тип с каменным сердцем, - но Карл плакал, не скрывая и не стыдясь своих слез. Ребенок был убит горем, и Джон невольно спросил себя: почему? Карл едва ли помнил своего отца, так с чего же ему убиваться из-за смерти деда?
Значит, и здесь Джон упустил что-то важное. Карл, почему ты плачешь? Что за горе ты чувствуешь? Эй, я твой отец -мне ты можешь сказать
Джон перевел взгляд на пол перед собой, на красно-золотой ковер, не желая видеть ни лиц, ни еще чего-то. В течение многих лет Джон думал о Карле, задавал разные вопросы без всякой надежды получить ответ. Карл, как и Руфь, превратился в далекого, чужого человека, незнакомца. Спроси его о погоде в Лос-Анджелесе, об учебе, о городской жизни, но не задавай серьезных вопросов.
Итак, Папы больше нет. В каком-то смысле Карла тоже нет. Никаких близких отношений. Никакой семьи. Никакого богатства. "О Господи, я не могу допустить, чтобы так продолжалось. Помоги мне".
Дядя Роджер и тетя Мэри жили на Двадцать восьмой улице в одном из больших домов со слуховыми окнами в остроконечной крыше, построенных в сороковые годы, когда в моде были широкие открытые веранды с колоннами и спальни в мансардах, а бетон стоил всего ничего. Этот огромный дом навсегда запомнился Джону как дом забав и развлечений, замечательно приспособленный для игры в прятки, где многочисленные двери из вишневого дерева со стеклянными круглыми ручками вели в комнаты, коридоры, на лестницы, в чуланы и разные укромные уголки, в целом представлявшие собой подобие замысловатого лабиринта. Этот дом идеально подходил для гонок друг за другом по сложному круговому маршруту, пролегавшему через спальню тети и дяди, по коридору, в комнату кузена Тима, через ванную комнату снова в тетину - дядину спальню, а оттуда на широкую лестницу, по перилам которой можно было, но не разрешалось скатываться в просторный холл а, оттуда через кухню в гостиную, где мамы и папы наконец громко прикрикивали на тебя и запрещали бегать в доме.
Сегодня представители уже третьего поколения носились по большому дому и получали за это выговоры от кузин и кузенов Джона. Визг и смех детей создавали атмосферу Рождества, свадьбы или дня рождения, - но сегодня, конечно, взрослые пребывали в настроении скорее подавленном, вели сдержанный тихий разговор и вместо смеха ограничивались лишь легкими теплыми улыбками.
Мама находилась в центре внимания, но внимания ненавязчивого. Никаких серьезных, тяжелых вопросов, ничего волнующего или тягостного. Просто любовь, нежные объятия и готовность сочувственно выслушать все воспоминания, которыми Маме хотелось поделиться.
- Он был готов уйти, - услышал Джон голос Мамы, которая обращалась к своим сестрам Дорис и Элизабет и Папиному брату Роджеру. - Не знаю, почему я так уверена... Но мы заплатили все долги. Он позаботился об этом. И он разговаривал с нашим адвокатом как раз накануне. Думаю, он хотел привести все дела в порядок. Я просто знаю, что каким-то образом он предчувствовал это.
В столовой Линдси и Мэнди, дочери Папиной сестры Элис, сидели за столом с Чаком, Тришем, Марком и Беном, детьми Маминой сестры Элизабет, и разговаривали о чем-то, - кто знает, о чем именно, - в то время как Клэй, сын Маминого брата Форрестера, стоял в дверном проеме между столовой и гостиной с Кэндис, второй дочерью Элис, и своей дочерью Сузан, а Дебби, дочь Барта и Линды, которая была дочерью Папиного брата Роджера, суетилась вокруг близнецов Бобби и Джейсона, собираясь накормить их и уложить спать, в то время как Линди и Дори, дочери Маминой сестры Дорис и ее мужа Марва, сидели в гостиной, беседуя с Брентом и Мишель, детьми Маминого брата Форрестера, а также с Мэри и Джеффом, сыном Папиного брата Роджера, и младшим братом Джеффа Томом и его женой Стефани, которая пыталась заставить своего маленького сына Тайлера съесть кусочек индейки с бумажной тарелки; а рядом с ними сидели Эдди и Джерри, сыновья Мэнди, дочери Элис, и Джеймс, младший сын Роджера и Мэри, еще холостой - и все кузены и кузины вели между собой беседу, а то время как самые младшие их троюродные братья и сестры вместе с их детьми продолжали носиться по дому и хлопать дверьми. А в углу гостиной, со слабой светской улыбкой на лице, сидел Карл, не принимавший участия в разговоре.
Джон получил свою порцию индейки на бумажной тарелке и чашку кофе и прикинул, что если поспешит, то сможет занять складное кресло рядом с Карлом и поговорить о чем-нибудь с мальчиком. У всех собравшихся в доме были семьи, дети, истории про детей - про их неприятности, которые следовало уладить, или про их поведение, которое следовало исправить; предметы гордости, чтобы о них рассказывать; внуки, чтобы их представлять присутствующим; сыновья и дочери, чтобы поощрять их к осуществлению далеко идущих замыслов, - и, черт побери, у Джона тоже была семья... в некотором роде. Семья эта сидела в углу с видом, не располагающим к общению, и практически не принимала участия в разговоре -разве что изредка отвечала на вежливые светские вопросы:
"Чей ты сын? Где ты живешь? Давно тебя не видел - ты часто здесь бываешь?"
Джон перешел из столовой в гостиную, осторожно протиснувшись между Клэем, Кэндис и Сузан, которые по прежнему стояли в дверном проеме. Он поймал взгляд Карла и сказал:
- Привет!
Карл улыбнулся ему.
- Эй, Джон! - Это был Роджер, Папин брат. Глазами и лбом он очень походил на отца, да и линия седеющих волос была, несомненно, та же. - Можешь уделить мне минутку?
- Конечно... - Они все еще стояли неподалеку от группы в дверном проеме. Они двинулись в центр гостиной, окруженные со всех сторон кузенами, кузинами и детьми - через нескольких малышей им даже пришлось перешагнуть.
Роджер придвинулся поближе и сказал тихим голосом, более никому в комнате неслышным:
- Гм-гм. Папа был человек основательный. Он любил порядок во всем. Насколько я понял, ты займешься всеми имущественными делами и проследишь за тем, чтобы о Лил позаботились.
Джон улыбнулся:
- Да. Мы с Мамой уже встречались с адвокатом, все бумаги в порядке, и Мама прекрасно во всем разобралась. Ей нужно будет перевести на свое имя некоторые счета, но это не сложно. А Папа все так устроил, что теперь ей хватит денег до конца жизни. Кроме того, она всегда может рассчитывать на меня.
- Это замечательно, Джон. Но послушай, если я чем-нибудь смогу помочь тебе, дай мне знать.
- Можно сейчас?
- Валяй.
- Папин магазин перешел к Маме, но нам нужен человек, который вел бы дела, исполнял бы обязанности управляющего вместо Папы.
Роджер кивнул:
- Хорошо. Я наведу справки.
- Бадди и Джимми стоят за прилавком, магазин работает. Но вот в офисе полный застой, нужно наверстывать упущенное.
- М-м. Есть у меня один славный человек, работающий пенсионер. Он сможет временно занять должность управляющего, пока вы подыщете постоянного работника. Я позвоню ему в понедельник.
- Отлично. И потом свяжись со мной. - Джон посмотрел в угол гостиной. Карл по-прежнему сидел там.
- И еще одно, - сказал Роджер.
-Да?
- У тебя нет никаких мыслей по поводу вскрытия? Тебе не кажется... э-э-э...
Джон недоуменно покачал головой:
- Не знаю, Роджер. Этому можно найти сколько угодно объяснений.
- Но... если какие-то телесные повреждения Джон получил не в результате несчастного случая, значит...
- Действительно, медицинский эксперт сказал, что некоторые телесные повреждения, полученные Папой, не похожи наследствия несчастного случая. Но это еще неточно, и он не пришел к окончательным выводам. Полиция пока тоже молчит.
- М-м-м... Я просто хочу знать, вот и все. Джон кивнул:
- Я понимаю. Я просто надеюсь, что все понимаю правильно. Вся эта история, Папина смерть, настолько уму непостижима, настолько... бессмысленна. Боюсь, мы пытаемся найти какое-то объяснение просто для того, чтобы иметь его.
Роджер тихо, грустно усмехнулся.
- Да. Возможно, и так. - Он повернулся к группе в дверном проеме. - Клэй, до меня дошли слухи о твоем повышении.
Джон освободился. Карл по-прежнему сидел в углу. Джон уступил дорогу нескольким детям, гнавшимся за резиновым мячиком под строгие восклицания мам: "Не бегайте в доме!" - а потом быстро прошел к складному креслу рядом с Карлом.
- Занято?
-Нет.
Джон сел и осторожно поставил бумажную тарелку на колено, а чашку с кофе на подоконник.
- Ну и как дела?
- Нормально.
- Мама уже ушла?
- Нет. Она и не приходила.
-О...
- Она торопилась на самолет в Лос-Анджелес, так что высадила меня здесь. Все мои вещи там, на веранде.
Джон не собирался делать недоуменное лицо, но все это показалось ему довольно странным.
- Хм-м... Жаль, что мне не удалось встретиться с ней. Мы и парой слов не успели перекинуться в церкви.
Карл не ответил - просто перевел взгляд в середину комнаты. Наступило молчание. Тяжелое, давящее молчание. Теле ведущий в Джоне занервничал.
"Скажи же что-нибудь, Джон. Все равно что".
- Я... - одновременно начали Карл и Джон. Пауза. Джон ободряюще сказал: - Продолжай.
- Я буду в городе некоторое время.
Джон чрезвычайно обрадовался. Хорошие новости.
- О!.. Серьезно? У тебя... э-э... здесь друзья? Или какие-то дела? Что?
Казалось, Карл несколько замялся с ответом.
- Ну... пожалуй, и то и другое. Получил заказ на картину, которую хотел написать... так... чепуха.
Их разговор начинал походить на телевизионное интервью. Джон спрашивает, Карл отвечает, часы тикают.
- Как дела у твоей матери?
- Замечательно.
- Она по-прежнему работает у Уэмбли и Майерсона?
- Получила повышение. Теперь она начальник отдела. У нее все в порядке.
- Что ж, здорово. А ты как? Ты скоро собираешься возвращаться в школу?
- Пока нет. Мне нужно отвлечься от учебы, выяснить для себя кое-какие вопросы.
- М-м... Конечно. - Они оба перевели взгляд в середину комнаты, и Джон воспользовался случаем откусить кусок индейки и глотнуть кофе.
- Знаешь, - наконец сказал Джон, - я рад снова видеть тебя.
- И я рад снова видеть тебя, - эхом повторил Карл. Похоже, на этом разговор можно было закончить, но Джон не хотел этого. Ему в голову пришла идея.
- М-м.. Слушай, если ты собираешься на некоторое время остаться здесь... почему бы тебе как-нибудь не заглянуть ко мне на телестудию? Я бы там тебе все показал, ты увидел бы, где работает твой старик, а потом мы пошли бы куда-нибудь пообедать.
Лицо Карла заметно просветлело.
- Да... Хорошо.
- Ты занят в понедельник?
- Нет, свободен.
- Отлично. Подходи на студию часам, скажем... к пяти, идет? Я устрою тебе небольшую экскурсию, а потом ты посмотришь, как я веду программу новостей. Ты знаешь, как туда добраться?
- Я возьму такси.
- 0'кей. Я обо всем договорюсь на проходной, а потом позвоню тебе сообщить детали. Где ты остановился?
- О... у друзей.
- Тебе туда можно позвонить? Карл замялся.
- Э-э-э... я еще не знаю номер телефона.
- Ладно. - Джон вынул из кармана бумажник и достал из него визитную карточку. - Вот мой домашний и служебный телефоны. Позвони мне в понедельник утром, и я скажу тебе, что делать, где остановить машину и тому подобное.
- 0'кей.
Снова гнетущее молчание. Шум в гостиной стоял изрядный. Бесконечные разговоры, детские крики, беготня. Но пытаться поддерживать разговор с сыном здесь совершенно немыслимо! Возможно, в понедельник, во время обеда. Тогда они будут одни. И оба постараются.
- Что ж, значит, договорились, - сказал Джон, поднимаясь с кресла. - До понедельника.
- До понедельника, - сказал Карл, показывая большой палец.
Этот простой жест ободрил Джона. Кажется, лед начал потихоньку таять.
Другие книги Фрэнка Перетти