Под крылом самолета медленно вырастала громада под названием Гонконг. Эта столица колонии британской короны сидела, как хрупкая бабочка, на хвосте гигантского и уже проснувшегося дракона по имени коммунистический Китай. За Гонконгом простирались необозримые просторы этой страны.
На какое-то мгновение я удивился, не увидев знаменитой Китайской стены, окружавшей этот замкнутый мир. Именно таким я представлял в своем воображении красный Китай: загадочный, закрытый, недосягаемый. Даже когда я начал различать государства внешнего и внутреннего круга в коммунистической Европе, я не пытался дать Китаю определение. Для меня он был тайной за семью печатями, еще более недоступный для евангелизации, чем все европейские страны с тоталитарным режимом. И вдруг однажды, в Москве, я оказался в автобусе рядом с китайцем. В Москве в те дни было много китайцев, но у этого человека на отвороте пиджака был крестик. Мы стали разговаривать по-английски, и он сказал мне, что является секретарем шанхайского отделения Ассоциации христианской молодежи (Y.M.C.A.) Я удивился. Эта организация все еще функционирует в Шанхае? Да, сказал он, открыто и активно. Он дал мне визитную карточку и пригласить посетить их.
С того самого дня во мне стала расти надежда когда-нибудь приехать на помощь христианам Китая, находящимся в изоляции.
Но прежде нужно было разрешить многие вопросы. Сколько христиан было в Китае? Я знал, что большая часть населения этой страны не исповедует христианство. С другой стороны, Китай, вероятно, был государством, где трудилась самая большая армия миссионеров. Что заставило стольких людей работать в этой стране? Действуют ли приходы, которые были ими организованы? Есть ли там преследования? Встречаются ли они тайком? Если церкви по-прежнему существуют, нуждаются ли они в Библиях, как верующие Восточной Европы?
Нам нужно было найти ответы на все эти вопросы. И когда в 1965 г. меня пригласили выступить в Калифорнии, я решил заодно посетить Тайвань, просто чтобы поговорить с людьми, которые знают Китай, а затем попытаться проникнуть во внутреннюю часть страны. Я рассчитывал на свой голландский паспорт - голландцы по каким-то причинам все еще допускались за этот более чем железный занавес.
Но теперь, уже сидя в самолете, я понял, что все делаю неправильно. Человек рядом со мной, банкир из Гонконга, посмотрел на меня странно, когда я сказал ему, что хочу попасть в Китай. "Почему вы не сели на самолет в Тайване?" - спросил он.
"У меня были другие планы".
"Дайте посмотреть ваш паспорт". Он полистал страницы, взглянул на тайваньскую печать и остановился, увидев американскую визу. "Соединенные Штаты!" - сказал он.
"Да. Я еду как раз оттуда".
"Дорогой, вы никогда не попадете в красный Китай с таким паспортом".
Теперь я обычно радуюсь, когда люди говорят, что где-либо миссионерский труд невозможен. Это позволяет мне надеяться, что я увижу, как Бог справится с этой невозможностью. Однако, когда я прошел контроль в Гонконге, я узнал еще более тревожные новости. Весь Гонконг, как мне казалось, был заполнен миссионерами, которые пытались, но не могли попасть во внутреннюю часть Китая. Там были врачи и учителя с длинным послужным списком миссионерской деятельности в других странах. Но сегодня это не принималось в расчет: тот факт, что они служили при докоммунистическом режиме, автоматически исключал возможность их работы в этой стране.
Когда я услышал все это в сотый раз, моя уверенность поколебалась. Может быть, мне стоит сначала получить новый паспорт, в котором не будут стоять предыдущие визы?
Тогда я отправился в голландское консульство. Я нашел консула за завесой едкого табачного дыма. Он попыхивал длинной глиняной трубкой, и я ощутил острую тоску по Голландии. Когда я сказал ему, что хочу попасть во внутренний Китай, он вытащил трубку изо рта и начал улыбаться. Когда я объяснил, что я миссионер, его улыбка стала еще шире. Когда я честно признался, что хочу найти там христиан и исследовать возможность ввоза туда Библий, он стал хохотать.
"Можно взглянуть на ваш паспорт?" - спросил он. Он просмотрел все страницы, покачивая головой. "Это невозможно", - сказал он, тыча в ненавистные для Китая визы кончиком своей трубки.
"Сэр, - сказал я, - именно поэтому я здесь. Я хочу новый паспорт".
"Это невозможно", - опять сказал он. Консульство в Гонконге не имеет права выдавать паспорта. Если он возьмется отослать мою просьбу в Индонезию, ему придется изложить законную причину такого требования, а ее не было. После этого он стал пускать дым кольцами к потолку. Я понял, что наш разговор окончен.
Сначала я расстроился из-за срыва моих планов. Но вдруг почувствовал радость. Теперь не осталось никакой возможности попасть в Китай собственными стараниями. Я верил, что мое желание поехать в Китай исходило от Бога, поэтому все средства достижения этой цели мне нужно было предоставить Ему же. На следующее утро я просто пойду в китайское консульство и попрошу визу, зная, что, если Бог действительно хочет, чтобы я попал туда, необходимые документы будут мне выданы.
Но сначала мне нужно было кое-что сделать. Я вспомнил об Иисусе Навине, который собирался вступить в Ханаан, и о том, как он послал перед собой соглядатаев, которые должны были осмотреть землю. Возможно, мне тоже нужно было сделать это: исследовать землю китайского чиновничества. Было уже темно, магазины и офисы были закрыты, но я отправился на поиски китайского "туристического агентства", где должен был получить визу.
Как я и ожидал, оно было закрыто. Рядом с дверью я увидел огромный столб, на котором висело объявление на английском языке: "Китайская туристическая служба". На темном тротуаре перед закрытой дверью я начал молиться молитвой победы, нейтрализуя любые силы, которые могут помешать мне выполнить волю Божью. Я провозглашал, что Христос побеждает все, что противится Божьей власти. Я ходил перед зданием взад и вперед. Там, в темноте, я молился в течение двух часов.
На следующее утро я вернулся туда. На этот раз дверь была открыта. Наверху лестничной площадки стоял китайский солдат. За ним была комната, набитая народом. Я встал в очередь и, пока ждал, молился за всех чиновников и служащих, прося Бога открыть каналы, через которые я мог бы достичь граждан Китая.
Наступила моя очередь. Человек в голубой "народной форме" вопросительно посмотрел на меня.
"Сэр, - сказал я по-английски, - я хочу получить визу для въезда в Китай".
Человек опустил глаза и начал ставить на документах печати. "Вы когда-нибудь были в Тайване или Соединенных Штатах?" - спросил он.
"Да, сэр. Я как раз возвратился из Тайваня, а перед этим был в Калифорнии".
"Тогда, - сказал он улыбаясь, - вряд ли вы попадете в Китай, потому что эти страны наши враги".
"Но, - сказал я, улыбаясь ему в ответ, - не мои враги, потому что у меня нет врагов. Вы мне дадите бланки?"
Мы посмотрели друг другу в глаза. Я не знаю, что делал бы другой человек, но я молился. Чиновник долго и внимательно глядел на меня, причем его лицо не выражало никаких эмоций. Наконец он отвел взгляд. "Это ничего не даст", - сказал он, пожав плечами. Однако выдал мне анкеты.
Когда я заполнил бланки, он сообщил мне, что я получу ответ только через три дня. Мое заявление вместе с преступным паспортом должно было отправиться в Кантон.
В тот день я обедал со старым китайским миссионером. "Мне сказали, что я получу ответ через три дня!" - радостно сообщил я ему. Мой собеседник откинул назад голову и расхохотался. "Сразу видно, как мало вы знакомы с менталитетом восточных людей! - сказал он. - Они всегда говорят "три дня". Это у китайцев означает "никогда"".
Я решительно не принял его шуток. В течение этих трех дней я постился и молился почти непрестанно. Более того, я отправился в местный библейский магазин и закупил китайские Библии, чтобы взять с собой за Бамбуковый занавес. В магазине я договорился, что оставлю у них на хранение свою одежду, потому что весь чемодан у меня был забит Библиями. И стал ждать.
На третий день я вернулся в гостиницу, где для меня лежала записка с просьбой позвонить в туристическое агентство. Я не стал звонить, а сразу отправился в их офис. Я попытался прочитать что-нибудь на лице китайского служащего, который увидел меня еще в очереди. Но его лицо было таким же непроницаемым, как и его страна. Наконец дошла очередь и до меня. Не говоря ни слова, он вручил мне паспорт; к нему был прикреплен лист бумаги, на котором стояла виза.
На следующий день в восемь утра я уже ехал в поезде, везущем меня в Китай. Через два часа мы должны были оказаться на границе в маленьком городке Ло Ву. Там, за железнодорожным мостом через небольшую речку, начиналась территория пробуждающегося дракона. На британской стороне был маленький ресторан и таможня. Я утомился от ожидания и стал прогуливаться там, где стоял на страже британский солдат. По мосту в Гонконг с грохотом проехал товарный поезд, на котором везли живых свиней, кур и продукты для жителей британского города. Солдат сказал, что это место в народе известно как "мост плача". Каждый день приходилось вылавливать толпы беженцев, которые переплывали речку, и возвращать их по мосту на противоположную сторону. Он рассказал, как они плачут и умоляют, как цепляются за перила моста, не желая возвращаться.
"Господь, - тихо молился я, - сделай так, чтобы наступил тот день, когда не будет мостов плача. Пусть наступит тот день, когда все человечество будет принадлежать единому царству Твоей любви".
Теперь мне предстояло произвести разведку для этого царства. Наконец британский таможенный чиновник сказал, что можно перейти мост. Мы пошли гуськом, осторожно ступая по шпалам. В нашей группе было около двенадцати человек, остальные были бизнесменами из Англии, Франции и Канады. На полпути зеленый цвет, в который были выкрашены балки моста, изменился. Мы очутились в коммунистическом Китае.
На этой стороне находился большой комплекс строений, аккуратных и бесцветных, и эта монотонность нарушалась лишь обилием герани, которая росла повсюду. Таможенным чиновником оказалась девушка, очень юная и очень опрятная. С такой же вежливой улыбкой, как у служащего в туристическом агентстве, она сказала: "Откройте, пожалуйста, свой чемодан".
Мое сердце заколотилось. Внутри, на самом верху, лежали китайские Библии, с помощью которых я намеревался проверить реакцию Китая на присутствие миссионера. Что будет делать эта молодая чиновница?
Я поднял крышку чемодана, открыв стопку Библий. И тут произошло нечто загадочное.
Таможенная чиновница не притронулась ни к одной вещи в моем чемодане. Она посмотрела на Библии, затем подняла на меня глаза: "Спасибо, сэр, - сказала она все с той же улыбкой, - у вас есть часы? Фотоаппарат?"
Никакой реакции на то, что она увидела в чемодане. Ей было двадцать, может быть, двадцать пять лет. Неужели она никогда не видела Библии? Значит, она не имеет ни малейшего представления о том, что это такое?
Поезд в Кантон уже поджидал нас. Древний пассажирский вагон был безукоризненно чист, в маленьких вазах стояли свежие цветы, а проводница напоила нас горячим чаем. Когда поезд тронулся, я посмотрел на часы: мы шли по расписанию минута в минуту. Проводница, поискав в памяти нужные слова, обратилась ко мне по-английски.
"Наш поезд идет по расписанию", - сказала она.
Это было мое первое знакомство с понятием "наш" в современном Китае. Везде я слышал такие выражения, как "наш" поезд, "наша" революция, "наш" первый китайский автомобиль. На железнодорожном вокзале в Кантоне я увидел, каким образом возникали и поддерживались эти патриотические чувства. Повсюду лежали кипы бесплатной, прекрасно отпечатанной литературы с красивыми иллюстрациями. То же в гостинице, где я остановился: везде брошюры - в вестибюле, в обеденном зале, на каждой лестничной площадке. В отелях печатная продукция была на европейских языках - немецком, английском, французском - явно в расчете на туристов. Но в остальных местах эта литература предназначалась для своих граждан. Все журналы, газеты, фильмы и пьесы несли в себе некий подтекст. Мы благодарны революции. Мы ненавидим Америку.
Однажды вечером я пошел в театр, где выступала труппа детей-акробатов. Маленький комедиант, изображавший проказника, все время пытался зажечь хлопушку. Но каждый раз, когда бикфордов шнур вот-вот готов был поджечь порох, герой пьесы успевал его затушить. С каждым эпизодом хлопушка становилась все больше, пока наконец не превратилась в атомную бомбу, наверху которой красовался огромный американский флаг. И опять в самый последний момент герой спас ситуацию и уничтожил бомбу. При этом все зрители от радости соскочили со своих мест и в порыве патриотизма дико захлопали в ладоши.
Другая тема пропаганды - революционный энтузиазм - была такой же неослабной и такой же отупляющей. Во время моего пребывания в Кантоне я посетил дом престарелых. По европейским стандартам он был очень примитивным, но старики выглядели довольными: одни ткали, другие убирали территорию, все были заняты каким-нибудь производительным трудом.
Руководитель этого дома, старушка лет за восемьдесят, приветствовала меня через переводчика и произнесла небольшую речь. Она говорила о том, какими счастливыми и полезными чувствуют себя старики после революции. "До освобождения, - сказала она, - стариков оставляли умирать в поле. Но после все стало иначе".
Пока говорила руководительница, остальные старики не смотрели на нас, но продолжали упорно работать. Каждый раз, когда она произносила слова "после освобождения", будто по команде все лица оживлялись. Все начинали хлопать. И когда старушка продолжала речь дальше, они опять возвращались к осуществившейся мечте своей старости.
Но если энтузиазм стариков казался не слишком добровольным, то с молодыми людьми было иначе. Моя юная переводчица в Шанхае явно обладала пылкостью евангелиста. "Раньше" Шанхай был известен своими проститутками, но "после революции" проституток забрали в трудовые лагеря, где научили полезным ремеслам. "Раньше" Китай славился самым низким уровнем грамотности в мире, но "после" он достиг больших высот в образовании. И так далее и тому подобное.
Такого рода разговоры все более побуждали меня увидеть китайскую коммуну в действии. В конце концов, гиды были
правительственными чиновниками, прошедшими специальную подготовку. Конечно же, средний рабочий не мог каждый раз излучать такое сияние при слове "после".
За время своего пребывания в Китае я посетил шесть коммун. В первой было более десяти тысяч человек. Именно здесь я впервые попал в дом простого китайца.
Я сам выбрал этот дом, маленький, с соломенной крышей, на боковой улице. Мне разрешили посетить его без предупреждения. Дверь открыл старик. Вместе со своей старой женой и с неизменной улыбкой он продемонстрировал нам свое жилище. Было очевидно, что они гордятся им. Несколько раз они показывали запасы зерна в цилиндрическом ведре, сделанном из бамбука. Я спросил через переводчика, нет ли у них мышей. Старик засмеялся.
"У нас есть мыши, - сказал он, - но теперь мы их не боимся, потому что зерна достаточно и для нас, и для них. Но раньше было не так".
Раньше. Моя беда заключалась в том, что я не имел представления об этом "раньше". Я был обычным гостем в этой сложной стране, и мне не с чем было сравнивать. Например, в другой коммуне мне показали больницу, которая в Голландии считалась бы наихудшей из возможных. В операционной наверху не было освещения, на пустых полках не было лекарств, а в некоторых палатах отсутствовали не только простыни, но и матрасы. И все же гид явно хотел убедить меня, что это самое передовое достижение в этой области.
Но я не мог сравнить увиденное с тем, что было "раньше".
В Шанхае я решил разыскать секретаря Y.M.C.A., с которым познакомился в Москве. Порасспросив в гостинице, к великой своей радости, я узнал, что Y.M.C.A. все еще функционирует. Но когда я пришел туда, моя радость исчезла: я увидел там только старых дам, игравших в настольные игры. Все, что осталось от Y.M.C.A., была вывеска Ассоциации.
Через переводчика я спросил о моем друге. К моему удивлению, о нем никто не слышал. "А вы не проверите?" - попросил я. Регистратор ушла на минутку, а потом вернулась, чтобы сообщить, что человека с таким именем никто не знает. "Этого быть не может! - настаивал я. - Этот человек работал здесь секретарем. Наверное, кто-нибудь помнит его имя. Может быть, еще раз спросите?"
На этот раз регистратор отсутствовала достаточно долго. Вернулась она с улыбкой. "Простите", - сказала она. Затем она произнесла фразу, которую с тех пор мне частенько доводилось слышать, если я искал какого-нибудь конкретного человека: "Вашего друга здесь нет. Он уехал".
Больше я ничего не смог узнать. Мне оставалось только догадываться, почему исчез этот христианский лидер. Я понял, что он уехал "навсегда" из этого города. Сколько христиан сегодня в Китае навсегда уезжают из своих городов?
В Москве этот секретарь говорил, что в Шанхае все еще функционирует библейский магазин. Я нашел его. Это был маленький магазинчик на боковой улочке, открытый для всех и заполненный самыми разными Библиями. В Шанхае любой мог купить эти книги, в то время как в Восточную Европу их приходилось ввозить контрабандой.
Управляющий приветствовал меня на английском языке и с гордостью показал свой магазин. На стене висела картина, изображающая Христа в окружении детей. Все они были белокурыми и голубоглазыми.
Я взял со стола Библию. К моему удивлению, я прочитал, что книга напечатана в Шанхае.
"Издана здесь? - спросил я. - Не в Гонконге?"
Управляющий гордо выпрямился. "В Китае, - сказал он, - мы все делаем сами".
Он опечалился только тогда, когда я спросил, как идут дела. Я пробыл в магазине целый час, но за это время не увидел ни одного посетителя.
"Покупателей мало", - сказал он грустно.
"Сколько Библий в месяц вы продаете?"
"Немного".
Немного Библий. Немного покупателей. Правительство разрешало этому маленькому, смешному магазину торговать антикварной продукцией, потому что он не представлял собой никакой угрозы. Библии были не нужны в этой стране.
Я вспомнил, как пытался раздавать Библии в Китае. Первую я предложил моей переводчице в Кантоне. Она вернула ее, сказав, что ей некогда читать. Решив, что, возможно, опасно брать Библии на виду у всех, я решил оставлять их "случайно" в гостинице, когда уезжал. Но и этот номер не прошел. Каждый раз я не успевал уйти с этажа, как за мной уже бежала горничная с Библией в руках: "Сэр, вы забыли свою книгу".
В отчаянии я попытался раздавать Библии прямо на улице. Мои гиды не возражали. Более того, они даже сочувствовали мне, видя, как один за другим люди останавливались, чтобы посмотреть, что я раздаю, но потом возвращали книги обратно.
А теперь этот магазин. "Покупателей мало". Я покинул его, озадаченный еще больше, чем раньше. За всю свою историю Церковь много раз сталкивалась с преследованиями и всегда справлялась с этой напастью. Но, как оказалось, намного опасней было равнодушие.
Однако у меня еще оставалась надежда. Люди повсюду уверяли меня, что по-прежнему были открыты богословские семинарии. На первый взгляд это казалось невероятно радостной новостью. Но после посещения такой семинарии я уже не был в этом уверен. Я приехал в школу, которая была расположена рядом с Нанкином. Там я встретился с ректором и одним из преподавателей в идеальной ситуации: оба говорили по-английски. Я был рад встретиться с христианами без любопытных переводчиков.
Однако, как только мы остались одни, в комнате повисла напряженная тишина, которую нарушал лишь звук разливаемого чая. Когда мы закончили чаепитие и никто так и не заговорил, я решил объяснить, зачем я приехал. Но, услышав слово "миссионер", они оба посмотрели на меня так, словно я сказал непристойность в священных стенах.
"Мы знаем, - заявил ректор, - что все миссионеры шпионы".
Он повернулся к профессору и сказал ему что-то по-китайски. Тот вышел из комнаты и через минуту вернулся с огромной книгой, открытой на странице с письмом миссионера своему правительству. В нем говорилось о природных богатствах, обеспечении продовольствием и недовольстве народа.
Следующие четверть часа профессор, тоже облаченный в синюю форму, ходил из библиотеки в кабинет и каждый раз приносил новый том, всегда открытый на помеченной страничке. Все книги были выпущены солидными западными издательствами. Как оказалось, некоторые миссионеры действительно снабжали свои посольства информацией. Мы на Западе никогда не видели конфликта между преданностью Христу и верностью своему правительству. Может быть, поэтому мы оставляем после себя искаженное представление о своей деятельности?
Как бы то ни было, мой визит в семинарию оказался чисто политическим делом. Ректор был членом местного совета и активно участвовал в международном коммунистическом движении. На стенах висели антиамериканские плакаты с непременным и излюбленным сюжетом - китаец, преследующий американца с атомной бомбой.
Что касается самого обучения в этой семинарии, то я ничего не узнал о нем. Но каким бы оно ни было, ясно одно - оно облачено в воинственные антизападные одежды, которые носит сегодня весь Китай.
Что можно узнать о стране за один короткий визит, когда вам мешает незнание языка и вы вынуждены смотреть на все глазами
переводчика, который, естественно, хочет показать вам только самое хорошее? Вы увозите с собой, пожалуй, лишь собственные впечатления. Многие из них были положительными: чистота; отсутствие нищих; рикши; честность. Некоторые огорчали: огромные, с полным штатом сотрудников столовые, в которых я был единственным посетителем; пустые улицы, по которым, казалось, ездил я один и где полицейский задолго до приближения моей машины останавливал пешеходов.
Некоторые впечатления были просто ужасающими. Помню, однажды ранним утренним рейсом я вылетал из Нанкина. Я одевался в гостиничном номере, когда услышал на улице крики. Подбежав к окну, я увидел внизу на площади сотни мужчин, женщин и детей, которые выполняли какие-то военные упражнения. В этот ранний час, прежде чем открылись фабрики и школы, все население маршировало, кричало, делало выпады и производило различные сложные маневры.
Я проезжал мимо площади на такси. Когда мы доехали до угла, упражнявшимся была дана команда "замри" и каждый должен был застыть в том положении, в каком застала его эта команда, - с приподнятой ногой, с вытянутыми руками. Казалось, что все эти руки тянулись ко мне, с указующими перстами, словно обвиняя.
В самолете я попытался забыть эти впечатления. Но меня преследовали глаза этих людей. Неужели вместе с моими соотечественниками я действительно был в чем-то виноват перед ними? Какими представителями Христа мы были для них? Если наше отношение к китайцам сделало их противниками Запада, это было трагично, но если оно сделало их противниками Бога, это была невосполнимая утрата. Я все вспоминал слова руководителя коммуны, которые он сказал в ответ на мое желание посмотреть их церковь.
"В коммунах, сэр, - ответил он гордо, - вы не найдете церквей. Видите ли, религия нужна для беспомощных людей. Мы в Китае больше не беспомощны".
Было воскресенье, восемь часов утра; я сидел на кровати в гостиничном номере в Пекине, ожидая гида. Часом раньше я сказал ему: "Сегодня я хотел бы пойти в церковь".
Он обещал помочь, но уверил меня, что действующих церквей в Пекине очень мало - особенно протестантских. Прошло полчаса. Если он сейчас не придет, я опоздаю на утреннее служение. Но как раз незадолго до девяти он вернулся, и его всегда торжественное лицо сияло улыбкой.
"Сэр! - сказал он, словно обнаружил для меня нечто исключительно странное и редкое. - Я нашел вашу церковь. Идите со мной".
Маленькая церковь была неприветливой и неприглядной, и я не удивился, что мой гид отказался войти внутрь. Я один прошел через ржавые железные ворота и очутился в большой голой комнате. Во всем помещении было только два ярких пятна: на одной из женщин был надет красный жакет, а рядом с кафедрой стоял красный китайский флаг.
Я сел сзади как раз в тот момент, когда какая-то старушка просеменила к маленькому расстроенному пианино и стала играть. Она исполняла английский гимн XIX в., который очень странно звучал здесь, в Китае. Я насчитал в собрании пятьдесят шесть человек и, думаю, был единственным, кому еще не было шестидесяти. Древний старец с редкой бородкой и выцветшими водянистыми глазами встал и начал читать проповедь. Большая часть прихожан спала.
Мое сердце рвалось к этим старым людям, державшим тонкую нить веры, которую так давно принесли им миссионеры. Но какие шансы были у Евангелия в этой стране, если в него верили только старики? Какой шанс был у меня, если оно на каждом углу ассоциировалось со вчерашними империями? Я был рад, что мой гид остался на улице. Я пытался доказать ему, что нет ничего более великого и прекрасного, чем христианство. Но эта церковь подтвердила бы мои заявления? Когда я вышел к нему после богослужения, я подумал, что если эта община отражает реальное состояние современного китайского христианства, тогда правительству будет очень легко подавить его окончательно. Для этого не нужно будет больших усилий.
Я уехал из Китая с тяжелым чувством. У меня была только одна надежда на то пренебрежение, с которым правительство относилось к Писаниям. Чиновники нисколько не пытались предотвратить ввоз Библий из-за границы, так как сами разрешали их продажу и даже издание. Они явно недооценивали Библию, и, может быть, именно это было тем шансом, который давал нам Бог. На собственном опыте я знал, что Святой Дух использует Библию как мощное оружие. Ведь я сам обратился, просто читая эту книгу. Но, кроме того, Святому Духу нужны были люди в Китае. Преданные, пылкие духовидцы. И даже такой поверхностный визит показал мне, что во второй половине XX в. эти люди должны быть не с Запада. Чтобы служить китайцам, Богу нужны китайские руки и голоса.
Поэтому, вернувшись в Голландию, к молитвам Корри, Ханса и Рольфа с Эленой я прибавил еще одну. Мы стали просить, чтобы каким-нибудь образом к нам присоединились китайские христиане и несли бы в своей стране то служение, которое история сделала для нас невозможным.
Все книги
