Он коснулся меня
Бенни Хинн
Глава 2. МАЛЬЧИК ПО ИМЕНИ ТОУФИК
В греческих православных семьях было принято давать мальчикам одно имя при рождении, и другое, христианское имя, обычно в честь какого-нибудь святого или священника, давалось в день крещения в церкви. Поскольку я был первенцем, меня с гордостью назвали Тоуфиком в честь отца моего папы. Почти сразу же мои тети, дяди и двоюродные братья и сестры стали называть меня То-То.Меня крестили в резиденции священника греческой православной церкви в историческом районе Яффы, известном как Старый город. Богослужение проводил Бенедикт, друг нашей семьи, ставший патриархом Иерусалима. Он не только помазал меня елеем и окропил водой, но дал мне также свое имя. Теперь у меня было официальное имя: я стал Тоуфик Бенедикт Хинн. Позже меня стали называть просто Бенни.
В Яффе мы жили в доме, который когда-то принадлежал семье, покинувшей Палестину во время кровопролития 1948 года. Они бежали в огромной спешке, и весь внушительный трехэтажный особняк был отдан греческой православной церкви. Мой отец был вне себя от радости, когда поместный священник спросил: "Мистер Хинн, вы не хотите вместе с семьей переехать в это здание?". Мы заняли только один этаж, но и там места было предостаточно.
Дом располагался в чудесном месте. Он стоял на высоком и отвесном берегу, всего в двух кварталах от голубых вод Средиземного моря и всего в нескольких шагах от центра города.
Наш дом стал средоточием большой активности. Верхний этаж отдали казначею церкви, второй стал клубом греческой православной общины, местом сбора членов церковных организаций, а мы все жили на первом этаже, Во внушительном, бежевом со ржавчиной, здании стояли прекрасные колонны с широкими лестницами, ведущими на второй этаж. Во дворе находился фонтан, в котором водились тропические рыбки. Позади дома рос большой сад с цветущими цитрусовыми деревьями и цветами, а тропинка из него вела на пляж.
На фасаде здания красовалась эмблема греческого православного клуба - организации, в которой мой папа в течение нескольких лет был президентом.
В нашем доме была просторная общая комната и две большие спальни - одна для родителей и другая для детей. Сначала в детской спальне жила одна Роза, затем появился я, а после меня родились мои братья - Крис, Вилли, Генри и Сэмми, а потом еще одна сестра - Мария. К тому времени, когда я стал подростком, наша комната в Яффе напоминала большую больничную палату. Восьмой ребенок, Майкл, родился позже, в Канаде.
Кухня находилась позади дома, на некотором возвышении. Там ребенком я проводил большую часть своего времени, помогая маме готовить еду. Больше всего мне нравилось делать хлеб пита. Я научился смешивать нужное количество воды, муки и дрожжей. Мама обычно хвалилась:
"Бенни делает лучший хлеб в городе". Иногда мой хлеб использовался для причастия в нашей церкви.
"ВОЗЬМИ, ЭТО ТВОЕ"
Работа моего отца в социальной сфере занимала у него намного больше времени, чем обычные рабочие часы в офисе. Он был исключительно добрым человеком по отношению к людям, и к нам домой постоянно шли какие-то просители, особенно те, кому нужна была работа. В обязанности моего отца в качестве связующего звена между правительством и жителями города входил подбор кадров для организаций и учреждений города. Например, городской больнице срочно нужны десять работников. И папа проводил с людьми собеседование и набирал для больницы нужных работников. В уголке сада он хранил огромные мешки с мукой, которую постоянно закупал в больших количествах. Когда кто-то нуждался, он говорил: "Вот, возьми себе муки. Она твоя!".
Моя мама, умевшая и любившая готовить, добавляла с радушием: "Останьтесь и пообедайте с нами".
По субботам и воскресеньям в нашем доме яблоку негде было упасть. Для приготовления хлеба мы пользовались печами в пекарне, которая находилась в четырехстах футах от нашего дома. Тесто мы готовили дома. Мы с братьями ставили большие круглые подносы с тестом себе на головы и шли в пекарню. Пока они играли, я сидел и наблюдал, как поднимается хлеб, и затем, когда он был готов, я звал их.
Наш обеденный стол был символом изобилия. На нем всегда было не менее десятка блюд: фаршированные тыквы, рис, завернутый в виноградные листья, острые и пряные блюда и hummus, пюре из гороха. На десерт были такие сладости, как пахлава, вкусное слоеное печенье, пропитанное медом.
Я и сегодня ем очень немного мяса, потому что в нашем доме его не подавали в больших количествах и я просто не привык к нему. Даже теперь я предпочитаю блюда с рисом и овощами.
"МОИ ДЕТИ - МОЕ БОГАТСТВО"
Когда я рассказываю людям о щедрости моего отца, они говорят: "О, должно быть, было очень здорово находиться рядом с ним".
Честно говоря, мой отец внушал и мне, и моим братьям и сестрам страх Господень, хотя мы его очень любили.
Когда по воскресным дням все посетители расходились и за столом оставалась только наша семья, мы ели быстро и тихо. За обедом мы не вели никаких разговоров, и я практически ничего не знал о работе отца, пока был подростком. Мы никогда не говорили о деньгах, политике или других важных делах.
Однако одну вещь мы усвоили четко: если мы переговаривались за столом, это было чревато для нас неприятностями. А уж если мы были действительно непослушными, нам грозило наказание отцовской палкой. Мы знали, что работа нашего отца связана с большим напряжением.
Когда он возвращался с работы домой, то всегда немного спал, и мы знали, что лучше его не будить. До сих пор помню день, когда к нам домой повидать моего отца пришла исключительно настойчивая женщина. "Простите, но его нельзя видеть. Он спит", - сказал один из моих братьев.
Не обращая на нас никакого внимания, женщина прошла прямо в дом, оттолкнув нас в сторону. Она вошла в спальню и разбудила его палкой, которую держала в руках. О, сколько шума она наделала! Через несколько секунд эта женщина выбегала из передней двери, а за ней бежал мой папа с ее же палкой в руках! Затем он ураганом прошелся по дому. Нам здорово досталось за то, что мы позволили этой женщине войти в дом.
Мама никогда не была дисциплинирующей силой в семье. Этого и не требовалось. Мой отец мог дать жару во всем, где это было необходимо, - может, даже слишком много жару. Однажды он пришел домой и застал нас с братом Крисом дерущихся. "Крис, подойди сюда", - потребовал отец. Он наступил на ногу брата и, глядя в глаза, строго выговорил ему. Затем то же самое он проделал со мной. Несмотря на все строгости, мы все соперничали друг с другом, чтобы заслужить внимание отца. Даже крупица внимания к нам с его стороны значила для нас все.
Помню, когда мне было около шести лет, он уехал однажды в деловую поездку на Кипр. Оттуда он привез мне длинное игрушечное ружье. Каждый раз, когда я нажимал на курок, раздавался громкий выстрел и сыпались искры. Через два дня мой брат Крис взял это ружье и поломал его. Я думал, что никогда не перестану плакать. Это была не просто игрушка. Это была одна из моих любимых вещей - только потому, что ее подарил отец.
Внешне отец был покрыт защитным слоем, который казался толще черепахового панциря, но я никогда не сомневался в его любви ко мне. Он очень редко хвалил нас, но говорил прекрасные слова о нас нашей маме, а она не делала из этого секрета.
Однажды, когда один сосед сказал: "Костанди, ты, должно быть, гордишься своими детьми" - отец ответил:
"Мои дети - мое богатство. Я не миллионер, но у меня чудесная семья, и все здоровы. Я благословлен". Мои родители никогда при нас не проявляли своих чувств друг к другу. Я даже не могу вспомнить, чтобы отец обнимал маму. Это было не принято! Но мы все же чувствовали глубину их взаимной любви.
"ГЕРКУЛЕС", "ТАРЗАН" И "ОДИНОКИЙ РЕЙНДЖЕР"
Суббота! О, с какой радостью мы всегда ждали субботу. Мама уже была на кухне и готовила сэндвичи и лимонад, чтобы взять с собой на пляж. И хотя море было всего в нескольких шагах от нашего дома, нам нравилось ходить на пляж в Бат-Яме, в сорока пяти минутах ходьбы от Яффы. Папа всегда ходил вместе с нами, и обычно к нам присоединялось несколько двоюродных братьев и сестер. Нас не пугало такое расстояние. Мы любили ходить пешком. Все то время, что мы жили в Израиле, у отца не было автомобиля - он либо ходил на работу пешком, либо пользовался муниципальным транспортом.
Мы всегда зависели от погоды. Люди удивляются, когда узнают, что в Израиле с мая по ноябрь редко идут дожди.
Мне нравилась вода, но не кувыркания и обливания, которые любили некоторые мои братья. Я предпочитал оставаться в отдалении от толпы. Некоторые думали, что я замкнутый. На самом же деле я просто не хотел утонуть!
Если было ветрено, то мы пускали воздушных змеев на пляже - и бегали так быстро, что ноги не успевали нести нас.
После двенадцати мы мчались домой, съедали кукурузные початки и шли наверх в греческий православный клуб, чтобы посмотреть еженедельные фильмы для детей. "Лорел и Харди". "Геркулес". "Тарзан". "Одинокий рейнджер". Папа крутил кино, и мы смотрели все фильмы, которые были у нас, - по-английски, без субтитров.
Вжившись взглядом в экран, я смотрел эти фильмы и мечтал о том, чтобы уехать из Израиля и попасть на Запад. "Вон он я, - говорил я себе. - Я уже там!".
Когда во дворе мы играли в индейцев и ковбоев, я всегда был американцем и хвастался своим знанием о Соединенных Штатах, хотя оно ограничивалось тем, что я увидел в фильмах.
Поскольку я был невысокого роста для своих лет, соседские мальчишки думали, что могут меня дразнить. Я умел постоять за себя, но мне редко когда приходилось это делать. Мои братья следили за мной, как орлы. Однажды один мальчик, грек, ударил меня, и тогда мой брат Крис прыгнул на него и стал яростно колотить моего обидчика кулаками. Когда его остановили, мальчишку пришлось везти в больницу с переломом руки. Ох, как досталось Крису!
МЕНЯ ВСЕ ИЗБЕГАЛИ
Как мне хотелось бы сказать, что мое детство в Яффе было безоблачным и радостным! Но это не так. Начиная с трех лет, моя самооценка настолько поколебалась, что мне постоянно хотелось убежать куда-нибудь и спрятаться. Унижение и стыд, которые я испытывал, начались с ужасного заикания, которое выявилось, когда я пошел в подготовительный класс. Члены моей семьи подтвердят, что у меня уходила чуть не вечность на то, чтобы произнести одно простое предложение.
Моя речь была настолько мучительной и замедленной, что учителя, замечательные монахини-католички, старались не задавать мне вопросов в классе, щадя мои чувства и не смущая меня. Во время игры меня избегали. Мальчики и девочки не разговаривали со мной, потому что мне было трудно отвечать им. В результате у меня было очень мало друзей.
К пяти годам я стал сторониться каждого, кто пытался подойти ко мне. Очень часто по ночам я зарывался с головой в подушку и плакал до тех пор, пока не засыпал. Когда к нам приходили люди, я убегал к себе в комнату и прятался под кроватью в надежде, что меня никогда не найдут. Я думал: "Если они услышат меня, они будут смеяться над моим заиканием ".
Крис, мой младший брат, очень тонко чувствовал мою боль и стал моим защитником и моими устами. Очень часто, когда кто-нибудь задавал мне вопрос, Крис отвечал на него прежде, чем я успевал открыть рот.
Люди могут быть очень жестоки к тем, у кого имеются физические недостатки. Даже те, кто любил меня, говорили: "Бенни, с твоей проблемой ты, пожалуй, многого не достигнешь в жизни". Эти слова, повторявшиеся в разных ситуациях, оставили на моем юном сознании неизгладимый след.
Однажды моя мама послала меня к соседям отдать что-то, что просила хозяйка того дома. Я даже не подумал о том, что я взял, но мне никогда не забыть, что сказала та женщина. Она посмотрела на меня и стала смеяться. Она сказала: "Почему твоя мать послала того, кто не может говорить?"
Однажды утром отец попросил меня пройтись к соседнему дому, чтобы взять там зерно для птиц. Мне было всего пять лет. Когда я подошел к дверям дома, оттуда вышел мужчина с зерном и сказал слова, которые сильно подействовали на меня. Он сказал: "Почему ты выглядишь, как немой?".
Моя самооценка и без того постоянно занижалась, а теперь мне говорят, что я выгляжу, как "немой". Удрученный, я ушел с мыслью в сердце: "Он сказал, что я выгляжу, как немой, значит, таким я и буду! ".
Питер Баху, мальчик, который жил рядом с нами, был тоже удручен моей проблемой. Мы, бывало, сидим рядом на ступеньках, а он дает мне книгу и говорит: "Бенни, я хочу, чтобы ты почитал мне ее". Иногда мое заикание становилось настолько тяжелым, что ему приходилось меня успокаивать. "Все хорошо, - говорил мне Питер. - Не нужно читать сейчас. Почитаешь потом".
ОТЕЦ ГЕНРИ
Мое обучение началось в католической монастырской школе. До сих пор я могу закрыть глаза и вспомнить мою воспитательницу в монастырском детском саду. Это была высокая тонкая голубоглазая француженка, носившая очки. Я не помню ничего особенного из того, чему она учила меня, но я знаю, как она любила меня и заботилась обо мне. "Ты совершенно особенный молодой человек, - часто говорила она мне, - ты совершенно необычный". О, как мне нужно было слышать такие слова. В своей недавней поездке в Яффу я попросил шофера нашего микроавтобуса остановиться на улице Йефет перед Колледжем братьев, католическим учебным заведением, построенным здесь в 1882 году. Это была моя школа с первого класса и дальше. Тогда в ней учились четыреста детей, а теперь количество учеников выросло до девятисот.
Я открыл двери в класс 1-С, класс, в котором я провел столько дней и в котором, как я увидел, ничего не изменилось. "Позвольте мне рассказать об этой доске, - сказал я сопровождавшим меня друзьям. - Если на доске написано твое имя, это означало, что с тобой не разрешалось разговаривать до тех пор, пока надпись не стирали". Это была очень эффективная форма наказания. К счастью, из-за моего спокойного характера моя фамилия на доске никогда не появлялась. К моей радости, во время нашего визита в школе оказался отец Генри Хелу. Он был одним из моих первых учителей и по-прежнему преподавал в школе. После того, как мы обменялись приветствиями, он сказал нам, что смотрит наши телевизионные программы, которые транслируются и в Израиле. "Никогда бы не подумал, что Бенни станет оратором, - сказал он тем, кто столпился вокруг него. - Я преподавал религию и спрашивал каждого ученика, но очень часто пропускал имя Бенни, чтобы не смущать его лишний раз". Затем он добавил: "Теперь, когда я вижу его по телевизору, то часто спрашиваю себя, "Неужели это тот же Бенни?"". Я улыбаюсь, когда вспоминаю, что научился заикаться на нескольких языках. Уроки в католической школе проводились на французском и еврейском языках. В церкви говорили по-гречески, как и дома, поскольку предки моего отца были греками. Но главным языком в нашей семье был, конечно, арабский. Сразу же после прихода из школы домой мы садились за домашнее задание. Иного выбора не было. Мой папа нанял женщину, которую мы любовно называли "гестапо", она была и нянькой, и репетитором. Она заглядывала к нам через плечо, чтобы убедиться, что мы абсолютно правильно выполняем свои задания.
Когда она говорила, что мы свободны, мы бежали к телевизору, чтобы смотреть передачи из Ливана, Кипра или Египта - в основном американские мультипликационные фильмы или такие программы, как "Пороховой дым". Наши вечера, как правило, заставали папу на заднем дворе с друзьями, а мама в это время сидела на крылечке с другими женщинами, обмениваясь с соседками свежими городскими новостями. Мои братья и сестры обычно смотрели еще одну телепрограмму, пока не наступало восемь часов - время нашего отхода ко сну.
В нашей комнате мы часто засыпали под звуки маленького радиоприемника, настроенного на ближневосточную музыку, которую передавали с египетских и иорданских станций. Иногда я читал книгу, которую брал из библиотеки, например, на французском языке.
Занятия в школе начинались ровно в восемь часов, а до школы мы шли минут двадцать. Иногда мы шли дольше, потому что по пути я останавливался у магазина, чтобы купить пышку, начиненную кремом. Это было чудесное лакомство!
"НЕ ГОВОРИ МАМЕ!"
Я любил братьев и сестер, и все они были совершенно разными, не похожими друг на друга.
Роза была самой старшей сестрой, и я всегда смотрел на нее с почтением, хотя детьми мы ссорились. Если у меня был секрет, она узнавала об этом последней, потому что я знал, что еще до рассвета от моего секрета ничего не останется. Кристофер, на год младше меня, постоянно попадал в переделки. Он часто приходил домой с разбитым носом, оправдываясь: "Я только хотел защитить тебя, Бенни".
Джентльмен, живший на верхнем этаже нашего дома, господин Аутфалла Ханна, был очень добр ко мне, но не к Крису - и это было взаимно. Он обычно ставил свою машину в гараже позади дома. Однажды летом Крис получил большое удовольствие, проколов оба колеса его машины, и жизнь этого бедного человека превратилась в кошмар. Но мистер Ханна быстро покончил со своими неприятностями, сказав моему отцу: "Держите вашего мальчика подальше от моей машины, или я не знаю, что с ним сделаю!".
Следующий мой брат, Вилли, был одним из моих любимых братьев. Он был спокойным, тихим, задумчивым и исключительно трудолюбивым мальчиком. Кому я доверял? Вилли. Если и бывали моменты, когда хотелось сказать: "Только не говори маме", то я шептал эту фразу именно ему.
Затем шел Генри, - может быть, еще более беспокойный, чем Крис. Мы иногда смеялись над его неуклюжестью, особенно когда в греческой православной церкви он бежал к столу с причастием и не смог вовремя остановиться. У Генри также было богатое воображение, и он часто пытался заставить нас поверить в немыслимые истории. Будучи детьми, мы с братьями любили смотреть по телевизору борьбу. После матчей мы пробовали некоторые приемы друг на друге. И опять, именно Крису удавалось причинить наибольший ущерб. Однако однажды даже я сломал Генри палец, а один раз маленького Вилли пришлось везти в больницу со сломанной рукой.
Сэмми был совсем крошкой, когда мы жили в Яффе. Я помогал маме присматривать за ним и часто менял ему пеленки. По сей день он остается "моим маленьким братиком".
Мария, моя младшая сестра, была последним ребенком в семье Хиннов, родившимся в Израиле. В ней всегда было что-то особенное. Все те, кто присутствовал на ее крещении в греческой православной церкви, до сих пор вспоминают о неземном сиянии, исходившем от ее лица.
Мои дяди и тети постоянно хвалились моими братьями и сестрами, предсказывая каждому из них великий успех. Я был единственным, кто их сильно тревожил.
"Что будет с Бенни?" - часто спрашивали они, думая о моем заикании.
Неужели это тяжкое бремя мне придется нести на себе всю жизнь?