Глава 4. Переезд в город

Однажды вечером у наших ворот раздался знакомый треск мотоцикла. Мой старший брат Шмуэль, недавно демобилизованный из ВВС и работавший авиатехником в аэропорту «Лод», приехал домой с радостной вестью: мы переезжаем в Холон, в большой город! Отца эта новость не слишком вдохновляла, но мама, для которой на первом месте всегда стояло благополучие семьи, все же смогла его убедить. Моего мнения, конечно же, никто не спросил. В конце концов, я был всего лишь ребенком, даже еще не бар мицва.

Снова все наши пожитки погрузили в машину. Вся семья, кроме старшей сестры, которая уже была замужем и решила остаться с мужем в Кирьят-Шмона, отправилась на юг.

Наконец мы оказались в доме нашей мечты. Это был новехонький четырехэтажный дом, совершенно чистый, отмытый добела. С раскрытыми от восторга ртами мы взобрались по лестнице на третий этаж и вошли в нашу новую квартиру. Подумать только, у входной двери имелся дверной звонок – восхитительная для нас новинка, а туалет нас просто очаровал: больше уж нам не придется бегать в уборную на двор, как в холодные дождливые ночи в Верхней Галилее! Выходившее на балкон большое окно со шторами, которые поднимались и опускались с помощью шнура, – еще одно невиданное чудо техники. Теперь у нас было попросторнее: две спальни и общая комната. Да и семья наша уменьшилась, поскольку замужняя сестра жила отдельно.
В те далекие дни я был неискушенным провинциальным мальчуганом, впервые в жизни попавшим в большой город. Все в нем казалось чудесным, восхитительным, необычным, новым и таким огромным – здесь имелся даже настоящий океан! Вместо угрожающего свиста реактивных истребителей «Мираж», часто пролетавших над Кирьят-Шмона на пути в Ливан или Сирию, теперь мы слышали громовой гул больших пассажирских и транспортных лайнеров, прямо над нашими головами летевших на посадку к расположенному поблизости аэропорту. В темном вечернем небе сверкали их посадочные огни, сладко волнуя мою юную душу.

В начальной школе, куда я теперь ходил, я познакомился с детьми, весьма непохожими на тех, что остались в Кирьят-Шмона. Однажды один из этих сорванцов задумал подшутить над учителем и взорвал прямо в классе какое-то вонючее вещество. Тогда наш преподаватель Священного Писания просто поплотнее закрыл окна, запретил их открывать и покинул класс, оставив нас дышать этой вонью. Несмотря на это, я полюбил этого учителя, которого звали Майер Цубари. Он умел вдохнуть жизнь в ветхозаветные истории и сделать их для нас настолько реальными, что мы невольно представляли себя на месте героев. Я был абсолютно уверен, что он знает Писания наизусть. Но другие уроки я не особенно любил, кроме, может быть, физкультуры и сельского хозяйства. Самым неприятным в годы учебы было приготовление домашних заданий, но изучение Писаний я всегда любил и не мог дождаться начала занятия. С раннего детства Священное Писание притягивало меня к себе, и до сих пор я люблю изучать его подробно и обстоятельно. Спасибо Вам, господин Цубари!

В год нашего переезда в Холон мне исполнилось 13 лет, и я прошел церемонию бар мицвы. В тот же год я начал посещать собрания молодежного движения «аноар а-овед» (Рабочая молодежь; сейчас оно политически связано с Лейбористской партией Израиля), а через год – собрания «а-Шомер а-Цаир» (Молодая Гвардия, левое молодежное движение). Эти сборища мне очень нравились. Но в то же самое время я начал захаживать и на танцплощадки, где наблюдал, как старшеклассники из нашей школы вовсю ухлестывают за девочками из моего класса. Постепенно я стал входить во вкус такого время провождения.

Переход из замкнутого мирка синагоги в Кирьят- Шмона в светский водоворот Холона, к открытым пляжам и шумной жизни большого города оказался для меня настолько захватывающе-драматичным, что я вскоре отошел от религии. Сам-то я тогда не придавал этому особого значения, но должен признать, что родители мои совсем не одобряли эту перемену.

Поскольку в Холоне не было выбора, мы начали посещать синагогу ашкенази, но там мы не чувствовали себя уютно, нам недоставало привычного канторского пения в персидском стиле.

Через несколько лет мы переехали из многоквартирного дома в маленькую двухкомнатную квартиру с небольшим садиком у входа. Она находилась в одном из беднейших кварталов города. По мере возможности мы прикупали к ней соседние комнаты, постепенно превратив маленькую квартирку в анфиладу комнат. В этом районе жило немало средневосточных евреев, и неподалеку от парка мы обнаружили персидскую синагогу.

Однако вскоре после этого я совсем перестал ходить в синагогу.

Однажды утром, на Рош-Хашана (еврейский Новый год), когда мне было шестнадцать лет, я отказался встать и идти в синагогу. Мой брат, рассердившись, раздраженно крикнул: «Если ты больше не чувствуешь себя членом нашей семьи, убирайся из нашего дома!» Никто не думал, что я пойму его буквально, но именно так я и поступил. Вскочил с постели, натянул джинсы, красную футболку, обулся в кроссовки и впервые в жизни покинул родной дом.

Я отправился в путь, не имея ни копейки за душой и ни малейшего представления о том, куда идти и что делать. В одной лавке я стянул (первая в жизни кража!) арбуз, расколол его о край тротуара и утолил жажду и голод. Потом отправился на юг автостопом до одного кибуца в северной части Негева, где жила другая моя сестра. Она покинула дом несколько раньше, поссорившись с отцом: не могла примириться с его властным характером и запретами. Конечно, я не мог ей сказать, что убежал из дома! Так или иначе, но сестра искренне мне обрадовалась. Я переночевал у нее, наутро, взяв рюкзак и складной нож, «одолжив» кое-какие продукты на кухне кибуца, продолжил свое путешествие на юг.

Вскоре я примкнул к группе длинноволосых, неопрятно одетых хиппи, слонявшихся по пляжам Эйлата. Здесь я научился курить (до того я не знал вкуса табака) и связался с такими типами, с которыми приличный человек не захотел бы встретиться ночью в темном переулке. Днем и ночью они валялись в гамаках, одурманенные наркотиками, лениво распевая бесконечные монотонные песни. Они прибыли в нашу страну из-за границы и, будучи от природы лентяями, не сумели устроить свою жизнь в Израиле. Я помог им собрать в брошенных хибарах асбоцементные плиты и построить из них маленькие будки на пляже, напоминавшие собачьи конуры. Со временем, мы построили в роще у отеля «Красная скала», в Эйлате, настоящий городок.

Бывали ночи, да и дни, когда я мог видеть, как хиппи- наркоманы страдают от болезненной «ломки». Мое сердце просто разрывалось, когда я слышал, как часами они отчаянно стонали: «Кто-нибудь, ну пожалуйста, дайте немного опиума!» Правда, я и сам попробовал этой отравы, но вскоре пришел к удивительно разумному, учитывая мое окружение, решению: никогда не употреблять наркотики.

Однажды ночью полиция устроила в этом районе облаву, надеясь найти преступников, совершивших на нашем пляже крупную кражу. Было темно, и я лежал в своей тесной асбоцементной конуре, когда полицейский внезапно вошел и направил в мои сонные глаза яркий луч фонаря. Хотя я не участвовал в краже, но оказался одним из подозреваемых. Полицейский потребовал назвать имя. Когда я назвал, несколько полицейских накинулись на меня с криками: «Так ты и есть тот самый Яков Дамкани, которого ищет вся страна? Как же ты мог так поступить со своей матерью? По радио только что передавали твое имя в списке пропавших без вести!» Меня сразу же поместили в камеру предварительного заключения в полицейском участке в Эйлате. На другой день за мной приехали родители.

В Эйлате они оказались впервые за все время жизни в Израиле, и мне захотелось повести их на берег – показать, какую жизнь вел здесь их сын. Я сказал: «Пойдемте, я покажу вам то самое место, где сыны Израиля пересекли Красное море по обнажившемуся морскому дну». На самом деле это случилось совершенно в другом месте, но я думал, что ссылка на Танах (Ветхий Завет) расшевелит их любопытство и пробудит интерес, ради чего я и отважился на подтасовку исторических и географических фактов. Однако, к моему разочарованию, они не проявили ни малейшего интереса! Их совершенно не интересовал ни осмотр местных достопримечательностей, ни посещение исторических мест. Все, о чем они заботились, было единство и благополучие семьи.

«Как чудесно было бы, – думал я, – насладиться тишиной, купанием и солнцем в этом краю вечного лета, если бы родители остались здесь со мной хоть на денек!» Но они ни на час не пожелали задержаться в Эйлате. Мы сели на первый же идущий на север автобус, и, к моему огорчению и полному разочарованию, меня доставили домой.

Только позднее я узнал (конечно от других людей), как сильно страдала моя мать в долгие месяцы моего отсутствия. Охваченная отчаянием, она обходила улицы города, плача обо мне, как плачут о погибшем ребенке: «Яков, сынок, где же ты? Яков, сынок, дорогое мое дитя, пожалуйста, прошу тебя, вернись домой!»

Вернувшись домой, я снова стал ходить в школу, на этот раз – в старший класс вечерней школы. Но теперь моя душа витала в других мирах, далеких и чарующих.

Пока мое тело просиживало школьную скамью, мой дух наслаждался солнечными пляжами Эйлата. Успехов в учебе не было, так что в конце концов, я бросил школу. И не только школу: я опять перестал посещать синагогу. Я проводил время то в Холоне, то в Иерусалиме, то в Эйлате. Иногда я заскакивал и домой, повидать своих. Так продолжалось до тех пор, пока не настало время идти в армию.

До того, как сбежать из дома в Эйлат, я дружил в основном со старшеклассниками вечерней школы. Вернувшись домой из «жемчужины юга», я стал водить компанию с парнями из окрестных трущоб, что дурно повлияло на мое поведение. К тому времени я работал независимым подрядчиком по сооружению стальных конструкций и мог самостоятельно планировать свое рабочее время. Я сам решал, когда мне работать, а когда гулять.

Тот образ жизни, который я тогда вел, повлиял не только на мое поведение, но и на образ мыслей, систему ценностей и приоритетов. Понемногу я стал забывать высокие чувства и мысли, когда-то пережитые у каменного льва на холме Тель-Хай.

Вновь начал я восставать против всяческих авторитетов: прежде всего против родителей, потом против учителей и равинов. Дошло до того, что я стал рассматривать любого человека в форме как потенциального врага, с которым надо быть начеку. Я начал отрицательно относиться ко всем представителям власти и обладателям мундиров. Перемены в моем отношении к жизни происходили так медленно и исподволь, что я и не заметил, как пришел к полному неприятию самой мысли о том, чтобы надеть военную форму и пойти служить в армию.
Куда девался юный горячий патриот из Кирьят-

Шмона, торжественно обещавший защищать свою землю и свой народ, как его герой Трумпельдор? И откуда взялся этот «принципиальный бунтовщик», глядевший теперь на меня из зеркала каждое утро?

Когда пришло время отправляться в армию, я явился на призывной пункт с тяжелой гривой кудрявых волос, падавших на плечи, с душой, полной отвращения и враждебности к существующей системе, которая использует «черных» (т. е. сефардов) в своих целях. Увы, моя демонстрация показной «крутости» ни на кого не произвела впечатления.

Я принялся делать все, что в моих силах, чтобы вернуть утраченную свободу. «Я им не молокосос какой- нибудь», – решил я про себя. И уже на первой неделе курса молодого бойца я, зеленый салага, попросил увольнительную на вечер: одна из соседских девчонок выходила замуж, и я решил, что обязательно должен быть на ее свадьбе. Под изумленными взглядами других новобранцев мой непосредственный командир обложил меня кучей таких грязных ругательств, каких я никогда прежде не слыхивал. Безответно проглотить обиду я, конечно, не мог. Сразу же после команды «Разойдись!» я покинул лагерь и исчез на целых семнадцать дней.

В один из этих дней в три часа ночи я сидел с приятелем на лужайке под гуавой на нашем дворе. Как и многие другие парни нашего квартала, он сумел «откосить» от армии. Внезапно он насторожился. Ему уже приходилось иметь дело с военной полицией, и его натренированный слух уловил приближение полицейских, когда они еще только подходили к нашему дому. «Беги!» – рявкнул он.

И я рванул, что было силы, стрелой перелетел соседский двор и исчез. Мой приятель продолжал спокойно лежать на траве, изображая полное безразличие. Он без сопротивления позволил полицейским надеть на себя наручники и увести в патрульную машину, чтобы я тем временем успел надежно скрыться.

Услышав шум, мой отец проснулся, вышел на двор и сразу понял, что уводят не того. «Тупые ослы! Это вовсе не мой сын! Он, должно быть, побежал вон туда!» - крикнул он полицейским, указывая в сторону соседского двора. Но я, разумеется, был уже далеко.

На семнадцатый день самоволки военная полиция схватила меня на пляже в Эйлате. Меня доставили к судье, который приговорил меня к тридцати пяти дням заключения в военном лагере для штрафников.

Еще «на гражданке» я усвоил от соседских парней один важный урок: никогда не позволяй властям отправить тебя в часть с призывного пункта без обследования у психиатра. На сборном пункте, откуда солдат рассылают по разным учебным лагерям, я отказывался откликаться на поверках, пока мне, наконец, не выдали направление к «психу». Только тогда я позволил им отправить меня в учебный лагерь артиллеристов в Самарии. С помощью нескольких друзей мне удалось убедить своего командира, что я негоден к военной службе. Когда я наконец попал к психиатру, почва была подготовлена. Кое-как отслужив полгода, я был демобилизован «по непригодности». К сожалению, тем и окончилась моя военная карьера.

Я все больше опускался. На йом Кипур 1973 года, когда сирены возвестили о начале этой несчастной войны, я бил баклуши со своими приятелями на квартире одного из них в Холоне. Мы и не подумали спускаться в бомбоубежище. И пойти в синагогу, в самый священный день еврейского календаря, нам тоже не пришло в голову.

Где-то в глубине души я ощущал некоторую неловкость из-за того, что меня нет в такой день в синагоге, но ведь я уже давно понял, что синагога ничего не может мне дать. Дух протеста против всех и всяческих авторитетов, укрепившийся во мне, распространялся и на равинов, и на их представителей. Конечно, я не знал тогда Бога и не хотел понимать, что обязан держать перед Ним ответ за свои поступки. «Ведь все мы грешны, – рассуждал я, – так почему же из всех людей именно я должен отвечать за грехи?» Весь мой тогдашний мир заключался в стенах квартирки, где мы с приятелями сидели и точили лясы о том о сем.

Во время войны Судного дня я стеснялся бродить по городу. Молодых мужчин нигде не было видно; кругом одни женщины, дети и старики. Все мужчины были на передовой, во всем ощущалась атмосфера военного времени. Всем сердцем я сожалел теперь о своем дурацком отказе служить в армии, как все. На самом деле я даже пытался с помощью брата записаться добровольцем на фронт, но на сей раз армия сама меня отвергла. Мне не оставалось ничего иного, как бесцельно бродить по улицам и взглядом избегать безмолвных вопросов, которые ясно читались в глазах прохожих.