Глава 6. Нью-Йорк, Нью-Йорк!

Колеса воздушного лайнера коснулись посадочной дорожки аэропорта Майами-Бич. Я прибыл в Америку! Если в детстве квартирка из двух с половиной комнат в Холоне казалась мне верхом мечты, то можете себе представить мои впечатления от Соединенных Штатов! Здесь все, казалось, было крупнее, неизмеримо богаче, изысканнее и намного дороже. Ошеломленный, пораженный, сбитый с толку обилием впечатлений бродил я по улицам огромного города. Я впитывал в себя картины, звуки, запахи. Мое воображение захватывали громадные мосты-путепроводы автострад, извивающиеся как змеи, переходящие один в другой на нескольких уровнях и в конце концов сливающиеся в многорядные супер автострады. «Как же тут найти нужную дорогу и не заблудиться?» – поражался я.

Непрестанно мигая, яркие цветные огни, рекламировавшие самые разнообразные товары, в какой- то момент создавали единую картину, которая, в свою очередь, размывалась и исчезала, чтобы возродиться вновь и начать все сначала. Все это будоражило мое воображение, было одновременно странным и восхитительным для меня, простого провинциального парня.

С чего начинает молодой, 21-летний, израильтянин, попав в Америку? Конечно же, с поисков работы! Я прожил в Майами-Бич целую неделю, а работы все не было. Других вариантов не оставалось: пришлось ехать к моему знакомому Михаилу, жителю Нью-йорка. Когда-то любящие, но ультра-ортодоксальные родители послали Михаила из нью-йоркского Бруклина, где жила семья, в Израиль. Они надеялись, что там их сын станет великим равином. Конечно, богатые родители постарались, чтобы их сын имел все, что только можно купить за деньги, и едва его банковский счет начинал худеть, они тут же его пополняли. Но родители не имели ни малейшего представления о том, чем занимался их обожаемый сын. У Михаила не было никакого желания изучать Тору. В Иерусалиме он предпочитал посещать не равинские школы, а пивные бары и ночные клубы.
В то время я разъезжал между Тель-Авивом, Иерусалимом и Эйлатом. Случилось так, что в одну из темных ночей мы познакомились в «Желтой чайной» в Иерусалиме. После довольно продолжительной беседы он дал мне свой домашний адрес в Бруклине и заверил, что, если я когда- нибудь попаду в Америку, он будет счастлив меня повидать. Скорее всего, он никак не думал, что я и впрямь свалюсь ему на голову.
Решив отыскать Михаила, я вышел на автостраду и поднял большой палец, как привык делать в Израиле, желая попасть из Тель-Авива в Эйлат. Езда автостопом была тогда столь же распространена в Америке, как по сей день обычна в Израиле, где на дорогах нередко можно увидеть «голосующих» солдат. В первый же день мне удалось забраться довольно далеко на север – до штата Джорджия.
Так, в конце концов, я прибыл в Бруклин, где полицейский проводил меня к станции подземки. Следуя в указанном им направлении, я встал на эскалатор и поехал вниз. Спустившись, я совершил свою первую ошибку на американской земле: на секунду поставил чемодан на пол, чтобы разменять доллар на четыре монеты по 25 центов и позвонить по телефону. К счастью, проходившая мимо еврейка заметила это и завопила изо всех сил: «Никогда не выпускай чемодана из рук, ни на секунду! Они тут все ганавим (т.е. воры – на иврите)!» Только позднее я осознал, насколько она была права, и проникся к ней чувством благодарности; однако в тот момент я был ошеломлен и оглушен этим громовым приветствием. Надо признаться, мое первое впечатление от Нью-йорка оказалось весьма мрачным.

В конце концов я добрался до дома Михаила, но узнал, что мой знакомый отсутствует. Три или четыре дня я ночевал в холле захудалой гостиницы, где спал на полу за обшарпанным диваном.

В те дни я впервые столкнулся с феноменом «плохого израильтянина». Оказалось, что нередко за границей израильтянин израильтянину – волк. Было похоже, что все, кого бы я ни встретил, думали только о себе, о своих заботах, даже если у них имелись четыре стены и крыша над головой, куда можно пригласить соотечественника. Никто не изъявлял желания предложить собрату необходимую помощь. Хотя я рассказал о своем тяжелом положении нескольким людям и не скрывал от них, что только что прибыл в Америку и не имею пристанища, никто не пригласил меня к себе хотя бы ненадолго. Похоже, что подозрительность и страх перед незнакомцами заставили наших людей забыть древние традиции гостеприимства, с которыми они выросли в Израиле. Кроме того, я узнал, что рядовой израильский йоред (эмигрант) готов приняться почти за любую работу, если она принесет хоть несколько долларов, – даже за такую, от которой он отвернулся бы в Израиле. Каждый был готов сражаться за свой заработок, как лев, даже за счет благополучия своего земляка.

Три дня спустя я вернулся к дому Михаила. На этот раз я постучался в дверь полуподвального этажа. К моему удивлению, дверь отворилась и на пороге стоял Михаил! В этот час они с другом занимались отработкой приемов каратэ.

Он выглядел несколько озадаченным, никак не мог вспомнить, кто я такой, и уяснить, как я оказался у его порога. Но когда я показал ему адрес, написанный его же рукой, и напомнил, где и при каких обстоятельствах мы встречались, его лицо внезапно просияло, и он радостно пригласил меня в дом.

Радость встречи была искренней и обоюдной. Поболтав о том о сем, я узнал, что вся его семья переехала в Иерусалим и сдала свой шикарный особняк жильцам. Их собственному сыну, оставшемуся в Нью-йорке, пришлось переселиться в тесный полуподвал родного дома.

Кровать Михаила занимала большую часть комнатенки, но на полу помещался еще и гимнастический мат. Кроме спальни его жилище состояло из миниатюрной кухоньки с маленькой газовой плитой и совмещенного санузла.

Я спросил Михаила, почему бывший кандидат в равины теперь изучает приемы каратэ. Ответ был весьма неожиданным: «Однажды, когда я был еще ребенком, по пути в школу на меня напала ватага ребят, которые с криками «грязный еврей» и «христоубийца» принялись меня избивать. Вот тогда-то я и решил, что больше не допущу ничего подобного. Я поклялся, что, если в будущем на меня или на другого еврея нападут антисемиты, я буду готов дать отпор и даже перейти в наступление. Мы больше не допустим, чтобы нас гнали в газовые камеры!»

Михаил помог мне найти мою первую работу – прямо в центре Манхэттена. Правда, из-за слабого знания английского меня вскоре уволили, и пришлось искать другое место. Потом я служил посыльным в итальянском ресторане, а так как у меня не было законного разрешения на работу, хозяева нещадно меня эксплуатировали. Американский «плавильный котел» начал свою работу и надо мной.

Все это напоминало мне то время, когда 14-летним мальчиком я работал в холонской мастерской, изготовлявшей проволочные клетки для птиц. Я пытался заработать что-то для себя и помочь семье. Я очень старался. Хотя моя продукция была ничем не хуже клеток, изготовленных взрослыми работниками, хозяин, пользуясь моим возрастом, платил мне жалкие гроши.

В Нью-йорке я тоже не был защищен законом, и любой потенциальный работодатель видел во мне легкую добычу. За год я сменил немало рабочих мест. Прожив около полугода в полуподвале у Михаила, я был вынужден в конце концов съехать, так как он женился и молодым требовалась площадь. Пришлось мне снять квартиру в Бруклине по рыночной цене. Однако вскоре я понял, что моего месячного заработка едва хватает на оплату квартиры, не говоря уже о пропитании.

Я переехал в соседний штат Нью-Джерси и начал работать на стройке, которой руководил выходец из Израиля. Потом я устанавливал плавательные бассейны в домах «богатых и знаменитых» американцев. Роскошь и блеск их особняков ослепляли меня. Никогда не забуду, как в одном из этих дворцов мы монтировали огромный плавательный бассейн, ванну-джакузи и просторную сауну. Мне трудно было понять, как люди могут позволить себе возводить такие роскошные дворцы стоимостью в миллионы долларов. Для чего им все эти пустые комнаты? Ни у одного из этих миллионеров не было больше одного – от силы двоих детей. В большинстве случаев дети уже выросли и покинули родительский дом. Для кого же предназначалась вся эта красота – может, для белого пуделя или сиамского кота?

За три года, что прошли с той поры, как я ступил на «святую землю» Соединенных Штатов, я достиг немалого. Перебрав множество временных работ, я постоянно откладывал деньги и сумел купить автомобиль и лоток для продажи фалафелей – острых жареных лепешек из молотых бобовых, например нута и фасоли, с зеленью. Лоток можно было возить за машиной в виде прицепа. В Манхэттене продавцы «хот-догов» торчали на каждом углу, и я был уверен, что в городе, где полно евреев и арабов, мой бизнес по продаже фалафелей обернется потрясающим успехом. Я парковал свой импровизированный прилавок посреди Еврейского рынка на улице Дилэнси, прямо у площади Вашингтона. Каждое воскресенье, когда в Центральном парке проходили концерты, я зарабатывал до трехсот долларов – больше, чем раньше за неделю тяжелого и упорного труда!

Хотя теперь я мог держать голову высоко, я понимал, что на лепешках по-настоящему не разбогатеешь. Открыв магазин украшений и сувениров в Нью-Джерси, я продвинулся вверх по социальной лестнице и теперь чувствовал себя настоящим американцем. Мое знание английского значительно улучшилось, и я достиг процветания, как материального, так и социального. Я считал Соединенные Штаты своей новой родиной, и меня было не выкорчевать из американской почвы даже бульдозером!

Однажды мне позвонили родные из Израиля и сообщили, что моя любимая сестра Фрида собирается замуж. Фрида была на два года моложе меня, и мы всегда были с ней очень близки.

Не говоря никому ни слова, я ближайшим рейсом вылетел в Израиль. Когда автомобиль с женихом и невестой прибыл к месту бракосочетания, именно я открыл дверь машины для молодых! Трудно описать всеобщую радость и ликование в этот момент – ведь никто не ожидал моего приезда. Мама чуть не упала в обморок; потом братья упрекали меня: «Что же ты заранее не предупредил, что приедешь? Ведь с мамой мог случиться инфаркт!»

После свадьбы я три недели оставался в родительском доме. Встречи со старыми друзьями детства и соседскими ребятами принесли как радость, так и разочарование. С одной стороны, благодаря этим встречам, мне казалось, что я вовсе не покидал родную страну; с другой – многие мои старые дружки сидели в тюрьме, а некоторые не вылезали из камеры предварительного заключения в полицейском участке, так что она практически стала их вторым домом.

Вскоре я начал ощущать, что это место для меня слишком мало и тесно. Возвращение в такой маленький город, как Хон, после нескольких лет, проведенных в США, произвело на меня тягостное впечатление.

Разница между жизнью в крупном американском городе и в провинциальном Израиле оказалась огромной. В Израиле вся страна жила и функционировала, как одна большая семья; каждый точно знал, что у его соседей варится на обед. У меня сложилось впечатление, что любимое развлечение израильтянина – обсуждать повседневные успехи и неудачи соседей. Но в этот приезд я не ощутил той теплоты и близости, еще недавно свойственных израильскому обществу. Грязные улицы, плохо мощеные дороги, облупившиеся дома, знавшие лучшие дни, подавляли меня духом печали и упадка. Я, как пойманная птица, сидел в клетке, которую сам же для себя смастерил. Больше всего на свете мне хотелось расправить крылья и улететь. Я с нетерпением ожидал конца своего визита, чтобы вновь подняться на борт самолета, который доставит меня «домой» – в Америку.

Укладывая чемодан, я нашел в родительском доме старый Танах на древнееврейском языке, так верно служивший мне в школьные годы. Внезапно мне вспомнились слова моего любимого учителя Танах Майера Цубари, сказанные на выпускной церемонии: «У меня есть к вам одна просьба, друзья мои. Прошу вас, пока вы живы – заглядывайте в Псалтирьи Книгу Притчей Соломоновых».

Я положил эту старую книгу в свой новый чемодан (к тому времени я был уже настолько богат, что смог, наконец, позволить себе приобрести новый, взамен моего старого коричневого). Когда пришло время отъезда, я взошел на борт самолета в полной уверенности, что в будущем, когда бы мне ни пришлось поехать в отпуск, я выберу Гавайи или Швейцарию, а то и Тимбукту, но только не Израиль!