- Кто мой Бог? - спрашивал я. Мне тогда было четырнадцать лет. - Кто Он?
Некому было мне ответить. На школьном дворе слышны глухие удары мяча, свистки - шла футбольная тренировка. В тысячный раз мне захотелось быть спортивным, чтобы меня позвали играть.
Но было еще кое-что, занимающее мои мысли, что беспокоило меня уже долгое время.
- Кто мой Бог - спросил я снова себя. - Есть Бог лютеран, о котором мы говорим в церкви. Есть Бог всех христианских церквей, о котором проходим в школе. Еще есть Бог, о котором я читаю в Библии. Но который из них мой?
Морозное небо Миннесоты не отвечало. Я отправился домой.
Мне казалось, что никто не знает ответа. В прошлое воскресенье я набрался смелости и обратился к учителю в воскресной школе. Он широко улыбнулся.
- Разве ты не давал обетов при конфирмации?
Я все знал о конфирмации. Когда я готовился к ней, я занимался теологией. Но мне хотелось познать Бога.
Мой отец предпочел бы, чтобы я не думал об этом. Я не обращался к нему с такими вопросами, заранее зная, что он ответит. Холодными голубыми глазами посмотрит на меня сверху вниз и скажет; что я напрасно трачу его и свое время.
Может быть и так. Казалось невероятным, что существует какой-то другой Бог, не похожий на сурового лютеранского, о котором я боялся даже подумать.
- Этот ледяной ветер, который бьет мне в лицо - Его ветер, - подумал я и пнул клок коричневой сухой травы у края дорожки. Этим утром ее присыпало снегом. В сточных канавках еще сохранились не оттаявшие клочки земли.
Зачем я родился? Такой долговязый... близорукий... неловкий. Даже в футбол не умею играть. Мне дали пас, мяч ушиб меня, и они сделали из меня посмешище.
Я видел веснушчатое лицо Кента Лэнга, окруженное темными кудряшками, рот растянулся в широкой ухмылке. А он был мой лучший друг Я ощутил холодную тяжесть в животе, как будто очень быстро съел мороженое.
Почему я так остро все это переживаю? Ведь это была просто игра.
- Когда приду домой, - подумал я, - займусь книгами. И все огорчения забудутся.
Я любил разложить книги на разных языках по своей кровати, чтобы они окружали меня. Два последних вечера я упражнялся в греческом языке, читая Библию. У меня была большая кожаная, роскошно изданная и оформленная Библия, и мне очень нравилось листать ее страницы. Многие годы я читал Библию, в основном Ветхий Завет. Теперь, изучая греческий, с интересом углубился в Новый Завет.
Но еще долгое время очарованный, заинтригованный историями и битвами Ветхого Завета, я больше любил его. Иногда, по воскресеньям после обеда, я прочитывал за один присест многие главы.
С пророками было по-другому. Часто они так пугали меня, что я захлопывал Библию и боялся открывать, пока не уговаривал себя, что это не настоящие пророчества, а просто "книга фантазий". Было несложно представить себе суд Божий: земля разверзается, и люди оказываются в пучине геенны огненной, Иисус приходит со Своей армией сияющих беспощадных ангелов с мечами, чтобы поразить все сущее за греховность.
Мне было страшно думать о Боге. Иногда, выходя из себя, я сознавал, что творю, и внутренне съеживался, втягивая живот. Но и остановиться я не мог, все так же продолжал плохо вести себя, каждый раз чувствуя себя ужасно. Потом я думал:
- О, Боже, я буду осужден!
Я раскаивался, внутренне сознавая, что снова так поступлю.
Новый Завет казался совсем другим. Два вечера я читал Евангелие от Иоанна. И был смущен им. Иисус оказался совсем не таким, как мне Его описывали, или я перепутал Иисуса с Богом, которого боялся. Везде, где Иисус проходил, Он изменял людей - и всегда к лучшему.
Я подумал о занятиях в воскресной школе. Я знал в ней каждого из ребят. Всю жизнь я ходил с ними в церковь. Они совсем не изменились. Никто из нас не изменился.
О, было много разговоров об изменении. Священник говорил нам:
- Вы должны измениться, потому что Бог будет судить землю и ее грешников. Вы должны быть святы, как свят Бог Вот чего Он требует от вас. Если не достигнете Его совершенства, то не достигнете жизни вечной!
Это проклятие пугало меня. Иногда по субботам Кент приходил ко мне домой, и мы болтали о страшных историях, о фильмах ужасов, которые смотрели. Мы старались напугать друг друга, и, хихикая, прятали головы под подушки. Нам нравилось пугаться. Но рано или поздно мы начинали говорить о суде Божием, о геенне огненной, о небе, свернутом в свиток. Мы притихали, потому что знали - это не плод фантазии режиссера или писателя. Суд Божий - реальность, и он будет.
Когда я пришел домой, мама готовила обед на кухне. Я замерз от сухого, пронзительно-холодного ветра. Сняв пальто и повесив его, я пошел в кухню, потирая руки.
Мама откинула назад один из своих светлых локонов и посмотрела на меня.
- Как было в школе, Брюс?
- Хорошо, - сказал я. - Где Дэйв? Она потупилась.
- Твой брат с отцом поссорились. Он наверху в своей комнате.
Я ощутил вдруг страшную усталость. В нашем доме всегда кто-то ссорился. Казалось, что было бы лучше, если бы мы не разговаривали друг с другом.
Я отправился в свою комнату вверх по лестнице, по пути отмечая, что каждая ступенька была отполирована в темно-красных тонах - цвета спелой вишни. Это мне нравилось. Все должно быть в порядке. Все должно быть чисто и аккуратно. Почему наша семья не может быть такой? Если на нас посмотреть, можно было подумать, что все прекрасно. Мама - красавица-шведка, совершенная, как статуя. Ни у одного из моих друзей не было матери, которая бы так выглядела. Отец тоже был красив: шатен с тяжеловатой челюстью и хорошо ухоженными густыми волосами. Но очень редко мы были в мире друг с другом.
Я поднялся в комнату, убрал учебники и, достав другие книги, разложил их на постели. Здесь была английская Библия, Новый Завет на греческом и кое-какие справочники по греческому языку. Я вытянулся на кровати во весь мой длинный рост. Ноги вылезли за край кровати. Вокруг маленьким кружком лежали книги. Это было лучшее, что у меня было дома, самое близкое. Здесь мне было хорошо.
Я читал до вечера, пока мама не позвала меня обедать. Я спустился вниз, в наш притихший семейный круг, все еще размышляя над прочитанным.
Отец заметил, что я молчу, и спросил:
- Почему ты не участвуешь в нашем семейном разговоре? - Он произносил отчетливо каждое слово.
- Я думал о другом, сэр, - ответил я.
- О чем же это?
Я беспомощно посмотрел на маму; мне совсем не хотелось разговаривать.
- Брюс, - не отставал отец, - не смотри на мать, это я с тобой разговариваю.
Итак, меня вынуждали попытаться что-то объяснить. Я сказал ему, что читал Новый Завет и не очень хорошо понял его.
- Конечно, - заявил отец, - Новый Завет был написан две тысячи лет назад и, надо думать, сегодня не имеет особого значения.
Кусок застрял у меня в горле. Я устал слушать, как отец ниспровергает что-то одной фразой. Что он знает об этом? Я опустил глаза в тарелку. Будет проще, если мы совсем не будем разговаривать.
При первой же возможности я вернулся в свою комнату. Как все несправедливо. Открыл Библию - слова расплывались по странице. Лицо мое горело. Я снял очки и бросился на кровать.
- Противные штуки, - сказал я, глядя на толстые линзы, которые носил сколько себя помнил. Я ненавидел их. Очки закрывали мне дорогу к спорту, из-за них меня всегда дразнили четырехглазым и слепышом.
Я опустил голову. Что толку сходить с ума из-за очков? Безусловно, где-то был Некто, который мог бы мне помочь. Апостол Иоанн встретил Иисуса, и уже никогда не был прежним. Все Евангелия рассказывали о людях, которых изменил Иисус. Я тоже жаждал перемены, но полагал, что мой Бог не настолько заботится обо мне, чтобы что-то сделать для меня.
- Кто все же мой Бог? Где Он? - спрашивал я себя. Может быть, если я буду продолжать чтение, то найду ответ, думал я, хотя на самом деле не надеялся найти что-нибудь полезное. В конце концов, Библия была написана до того, как появились лютеране. А потом я прочитал стих, который так потряс меня, как будто электрический ток прошел через мое тело.
Я сел и прочитал его снова: "Ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее". Я знал о правосудии Божием, что Он будет судить меня за мои грехи
- но этот стих говорил о том, что Иисус пришел, чтобы:
спасти погибшее. Я отлично знал, о ком говорил этот стих Обо мне. Но как Иисус собирался спасти меня? И чего? Может, Он должен сотворить какое-то чудо?
Стих, который я читал в Послании к Римлянам, начал теперь приобретать смысл: "Если будешь сердцем твоим веровать, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься". И спасение было противопоставлено погибели.
- И это все? - подумал я. - Только верить? Не обязательно совершать великие дела, жить идеальной жизнью? Все эти представления я приобрел в церкви.
Я подумал обо всем, что мне в себе не нравилось. Мой характер. Дурные мысли, которые иногда приходили на ум. Неужели Иисус может изменить все это?
Может быть, две тысячи лет назад Он мог превратить воду в вино, но какое отношение это имеет к Брюсу Ульсону? Я думал обо всех людях, о которых говорилось в Евангелиях: их изменил Иисус. Но какое отношение они имеют ко мне?
Проходили часы. Казалось, нет разрешения моим вопросам. Я устал. Часы на моей тумбочке показывали два часа утра.
Затем я очень отчетливо и очень сильно ощутил, что мне не нужно отвечать на эти вопросы.
Я почувствовал побуждение попробовать говорить со Христом. Конечно, я молился и раньше, в церкви, но "по правилам", читая молитвенник. Теперь было другое. Я лег на кровать лицом вниз и заговорил с Иисусом. Это был простой разговор, но это был мой первый действительный разговор с Ним.
- О, Иисус, - сказал я, - я читал, как все вокруг Тебя были изменены. Сейчас я хочу измениться. Я хочу мира и наполнения, как Павел, или Иоанн, и Иаков, и другие ученики. Я хочу избавиться от моих страхов и...
В этот момент я почувствовал в комнате Его присутствие, как покой. Я чувствовал себя маленьким и ничтожным, и в то же время огромным и вознесенным надо всем.
- Господь, я боюсь Тебя, - продолжал я. - Ты знаешь, я даже не нравлюсь самому себе. Все вокруг меня так беспорядочно. И во мне тоже. Но, пожалуйста, Господь, я хочу измениться. Я не могу сделать это сам и не понимаю, как Ты можешь сделать что-то внутри меня. Но, Иисус, если Ты мог изменить всех этих людей в Библии, я полагаю, Ты сможешь изменить и меня. Пожалуйста, Иисус, позволь мне узнать Тебя. Обнови меня.
И я почувствовал, что спасен. Я чувствовал себя слабым, жалким и разбитым, но также почувствовал, как мир наполнил мое сердце. Этот мир не был чем-то мертвым и пассивным. Это не было просто затишье после войны, которая окончилась во мне. Он был живой и давал жизнь мне. Я почувствовал, что смогу нравиться самому себе. И я знал, что никогда не захочу, чтобы этот мир и покой покинули меня.
Я лежал на постели, слишком изумленный и удивленный, чтобы двигаться или даже думать. Я продолжал говорить с Иисусом, зная, что Он здесь. Мне не нужно беспокоиться о Боге лютеран, Боге христиан или еще каком-нибудь. Они меня не волновали. Иисус - мой Бог, мой личный Бог. И я только что говорил с Ним.
Все книги
