- Я должен поделиться этим, - подумал я. - Это полностью изменит нашу семью. И ребят в церкви. Им тоже нужно узнать Иисуса.
В воскресенье после полудня в нижнем этаже церкви собралась молодежная группа лютеран. Я появился рано: только несколько мальчиков пришли еще раньше и разговаривая, стояли в разных частях комнаты.
Подойдя к группе из трех ребят, которых лучше знал, я начал рассказывать, что со мной случилось. Я широко улыбался, полагая, что и у них будет такая же реакция. Вместо этого на лицах появилось настороженное, озабоченное выражение.
Что-то было не так, но я не знал, что именно. К нам подошли еще несколько ребят и начали слушать, все очень серьезно. Когда я закончил, не раздалось ни звука.
Затем один из мальчиков возвел глаза к старинному деревянному потолку и сказал:
- Значит, ты нашел особую дверцу в рай, а, Брюс?
- Эге, ты действительно вдруг получил сверхдуховность, Ульсон.
Они не поняли! Наверное, я неправильно объяснил.
- Нет, это совсем не то. Это для каждого, не только для меня. Я совсем не хочу сказать, что я какой-то особенный.
Я вглядывался в их холодные, отчужденные лица. Это были такие же, как я, ребята. Так хотелось, чтобы они поняли. А мальчики разглядывали меня, как зверя в зоопарке.
Пришел пастор Петерсон, и я повернулся к нему. Вот кто должен понять. Он сможет объяснить все это лучше.
- Что такое, мальчики? - спросил он. - Что происходит?
Он обернулся ко мне.
- Что случилось, Брюс?
Пастор был высокий мужчина, с тонким красным лицом. Когда он разговаривал, его огромный кадык перекатывался вверх и вниз.
Я объяснил, о чем только что рассказывал. Пока я говорил, он добродушно слушал, кивая головой. Я почувствовал облегчение.
- Хорошо, это чудесно, это прекрасно, Брюс. Я счастлив слышать, что ты приобрел такого рода опыт. Но не забывай, что ты прошел конфирмацию в лютеранской церкви, в этом самом здании, и в момент конфирмации ты уже отдал себя Христу. Однако, твоя христианская жизнь началась еще раньше, когда ты был крещен, и тебе дали имя.
- Но, когда я принял причастие, и прошел конфирмацию, это ничего не изменило, - возразил я, - я остался прежним.
Я вспомнил, как я шел домой, в своем белом костюме для конфирмации, пытаясь ощутить что-то необычное и говоря себе:
- И это все, что в этом есть? Я надеялся на что-то большее.
Выражение лица пастора Петерсона, которое было теплым и доброжелательным, похолодело, как и у ребят.
- Ульсон, - сказал он, - я молился за каждого из вас, мальчиков, когда вы проходили обряд конфирмации. Ты хочешь сказать, что мои молитвы ничего не значили? Ты должен верить, что твои обеты при конфирмации были истинны и имели смысл.
Его лицо стало еще краснее. Я уже пожалел, что вообще поднял эту тему.
Но я был вынужден продолжать.
- Да, теперь я в них верю, - ответил я, - теперь Иисус для меня реальность. Я изменился. Я начал чувствовать людей, как никогда раньше.
Слова лились из меня, хотелось остановить их, но не получалось.
- Теперь Иисус в моей жизни. Если Он и раньше был, я не знал этого.
Позднее пастор Петерсон отдельно разговаривал со мной. Он был непреклонен.
- Послушай, Ульсон, ты где-то подхватил кое-какие расхожие идеи. Но не посвящай свою жизнь фанатизму, сними маску. Ты не отличаешься от других.
Я сидел смущенный, пытаясь объяснить себе, как может нечто такое хорошее, в основе своей простое, так выводить из себя людей?
Он подался вперед на сиденье.
- Брюс, раз уж до этого дошло, христианство - это нравственный долг, который обязывает нас поступать правильно, любить ближних. И в этом смысл всего.
После этого я действительно вслушивался в его проповеди. Он проповедовал о преобразовании, о христианской этике, но никогда не говорил о силе, необходимой для всего этого. Проповедуя об изменении, он давал чудесный образец, какими мы должны быть, но не говорил, с чего нам надо начать, чтобы достичь идеала.
Я тоже не мог достичь идеала. Я знал это. Во всяком случае тогда. Но моя жизнь переменилась и изменялась все больше. Я имел мир с Богом. Он был истинный, и я знал Его. Мой характер всегда был ужасной проблемой, но после того, как я узнал Иисуса, она, кажется, исчезла. Даже мои друзья из молодежной группы со всеми своими насмешками не мости меня вывести из себя. Мне было обидно и больно, но все, чего я желал им - тоже лично встретиться с Иисусом.
Изменилось и мое отношение к школе. Мне стало интересно то, чем я занимался, потому что я мог видеть, как это связано с Иисусом. Мама, глядя на мои улучшившиеся оценки, полюбила ходить в АРУ (Ассоциацию Родителей и Учителей).
Я всегда любил языки и изучал латынь, греческий и древнееврейский. Теперь у меня было веское основание изучать их. На греческом и древнееврейском языке я мог читать Библию в оригинале, на латыни - писания первых христиан.
Но в то время, как школа стала значить больше для меня, церковь причиняла все больше боли. Я обливался холодным потом во время служения, желая крикнуть пастору Петерсону, что он не понимает Иисуса. Я перестал принимать причастие, так как меня учили, что для того, чтобы принимать его, нужно быть одним целым с другими верующими и с Богом. Но я не чувствовал единства ни с пастором, ни с приходом.
Я не говорил Кенту Лэнгу о пережитом мною, фактически я и не очень-то часто видел его с того времени, как он сменил школу. Однако, через две недели после моей встречи с Иисусом, в субботу вечером Кент пришел ко мне. Он вбежал в дом и так запыхался, что почти не мог говорить.
- Брюс, самое невероятное случилось со мной, - выдохнул он наконец. - Прошлым вечером в церкви я просил Иисуса прийти в мое сердце, как нас всегда учат делать, и, Брюс, Он пришел! Я перестал замечать, что происходит на служении. Брюс, Он был там, в церкви, и в моем сердце, и я это знал.
Я закрыл глаза, и волна облегчения и радости накрыла меня.
- О, Кент, это замечательно, - сказал я, потом рассказал ему о том, что случилось со мной. Мы стояли, говоря одновременно. Затем, Кент прыгнул на меня, и мы стали кататься по полу, борясь и толкаясь и сравнивая свои переживания.
- Кент, я едва могу поверить в это. Мы оба... Я стоял, глядя на него.
- Но, Кент, что ты имел в виду - что в твоей церкви тебя всегда призывали принять Иисуса в свое сердце? В моей церкви этого не делают. Никто даже не слышал об этом.
Кент рассказал мне о своей церкви. Она, несомненно, сильно отличалась от сухой лютеранской церкви, которую я посещал всю свою жизнь. Кент сказал, что там почти все признают Иисуса своим Господом и Спасителем.
На следующий день было воскресенье, и Кент пригласил меня пойти в церковь вместе с ним. Снаружи она выглядела как любая другая церковь. Но я волновался. Кроме лютеранской, я никогда не был ни в какой другой церкви.
Внутри все было иначе. Там не было церковных скамей, искусно украшенного алтаря. Это больше походило на школьную аудиторию. Там собралось уже много народу, но они не сидели на своих местах. Они разговаривали. Это напоминало жужжащий улей с огромными пчелами. В лютеранской церкви каждый приходил молча и сразу же занимал свое место и начинал молиться.
Мы сели сзади на откидные стулья. Когда началась служба, отец Кента, который был пастором, вышел вперед.
- Мы собрались сегодня вместе, чтобы славить Бога за все, что Он сделал для нас через Своего Сына Иисуса Христа, - сказал он. - Давайте все вместе споем гимн номер 38.
Каждый склонился и открыл свой сборник гимнов. Это был гимн, которого я раньше никогда не слышал. Кент нашел место, заиграло пианино, зазвучал орган и все запели. Кто-то позади нас стал хлопать в ладоши. Остальные присоединились. Я был шокирован. Что происходит? Где благоговение, почтение?
После пения, пастор Лэнг снова вышел вперед.
- Мы хлопаем, восхваляя Господа, - сказал он. - Это замечательная песня, полная истины о том, что сотворил Господь. И мы сегодня в доме Господа, и если вы верите, что Господь жив, скажите "Аминь".
И все сказали, наполняя зал громким гулом: "А-минь!" Но пастор Лэнг приложил руку к уху и спросил:
- Никто из вас здесь не сказал "Аминь"? Я не слышал. И они повторили снова, громче, чем первый раз. Я съежился. Мне казалось, что все, должно быть, смотрят на меня, единственного не сказавшего "Аминь". Я вспомнил, как однажды в лютеранской церкви в середине службы уронил молитвенник. Мама придержала меня и сказала шепотом:
- Тшшш... Сейчас не поднимай. Стой. А здесь люди вслух говорили Аминь". Небольшой оркестр, который был там в тот воскресный вечер, начал играть. Вскоре все вокруг меня притопывали ногами в такт.
Пастор Лэнг спросил, есть ли у кого-нибудь свидетельство.
- Сегодня вечером Господь с нами, - сказал он. - Мы знаем это, потому что мы вместе читаем Его слово и поем Ему хвалу. Но нам нужны свидетельства. Кто встанет и расскажет нам, что Господь сделал для него?
Я не ожидал, что кто-нибудь захочет сделать это. Но прежде, чем я осознал это, поднялся мужчина и стал рассказывать о проблемах, которые были в его семье.
- Но, я благодарю Господа за эти испытания, - сказал он, - потому что Он помог нам справиться с ними. Мы молились всей семьей, и Господь действительно помог нам в любви ежедневно преодолевать разногласия, и как семья мы стали ближе друг другу.
Он попросил всю свою семью встать. Там было четыре мальчика, почти моего возраста. Мужчина вывел и обнял каждого из них. Затем они обнимали его и друг друга, даже некоторых сидящих рядом. И все захлопали.
Это было странно. Но, как я желал этого! Как хотел молиться со своей семьей. Хотел, чтобы меня обнял и принял отец!
Потом началась проповедь. Вскоре сидящий рядом со мной откинулся назад и сказал: "Аминь!" Я едва не скатился со стула от удивления, это было так близко и неожиданно.
Но хотя все и было странно, это привлекало меня. Казалось, что это церковь, в которой люди познали истинного Христа.
Я пришел в церковь также в среду на вечернее служение. Затем пришел в четверг на вечернее молитвенное собрание и вечернее служение в пятницу. Потом весь день в воскресенье. Мне было недостаточно. Я многому научился из Писания. Конечно, я читал Библию, но слова пастора Лэнга открыли мне глаза на многое, о чем я никогда не думал и не мечтал.
Я знал, что будут проблемы с родителями. И ждать долго не пришлось. Они очень возмутились, когда я впервые рассказал им о том, что значит Христос в моей жизни. Этим особенно был озабочен отец. Если это нельзя было объяснить понятиями лютеранской церкви, то это было непонятно и неприемлемо. Отец прошел конфирмацию в лютеранской церкви, и для него быть лютеранином значило быть респектабельным. Когда я начинал говорить о Христе, отец думал, что я стараюсь быть лучше его.
Он пытался уговорить меня, чтобы я не ходил в межденоминационную церковь. Когда я приходил домой, он смотрел на меня из-за газеты и говорил:
- А вот и наш святой вернулся прямо из царствия Божия. Какая весть от Бога будет для нас, несчастных грешников, сегодня?
Он говорил это каждый вечер, каждый раз, когда я приходил домой из церкви. В конце концов я не выдержал. Я пробежал мимо него в свою комнату и спрятал голову под подушку, пытаясь заглушить звон его голоса в моей голове.
Иногда он хлопал в ладоши, передразнивая (так как я пытался описать им первое собрание) и пел: "О, да, Иисус, мы спасены. О, Иисус, сойди сегодня к нам."
До межденоминационной церкви было около восьми километров, и я мог добраться туда только пешком. Чтобы успокоить маму, в воскресенье утром я посещал лютеранскую церковь, а потом уходил в другую. Была зима, ветер дул по ногам, проникал в рукава пальто. От ледяной дороги через подошвы холод полз по ногам. Бывали дни, когда каждое мгновение пути было мучительным.
Потом приду в церковь. Там тепло. Дружелюбные лица обернутся, чтобы приветствовать меня. Мы откроем Библию, я сяду и расслаблюсь, как кошка, которая готовится уснуть. Но душа будет бодрствовать! В чтении Его Слова я нашел постоянный источник счастья.
После собрания я оставался в церкви как можно дольше. Я всегда отказывался, когда кто-то предлагал мне подвезти меня домой. Я был слишком гордый - или слишком застенчивый.
Мой отец сделал все, кроме того, чтобы прямо запретить ходить в церковь. Однажды вечером я поздно возвращался домой. Шел по пути через мост Озерной улицы. Ветер, которому не было преград, нес через дорогу мне в лицо волны снежной крупы, свистел внизу у замерзшей воды. Я хотел отдохнуть, но боялся остановиться. Я помнил истории об охотниках, замерзших насмерть, потому что остановились отдохнуть и не смогли больше встать.
Через мост я мог видеть огни домов, красивых домов, похожих на белые ракушки в снегу.
- О, Иисус, - прошептал я, - помоги мне.
И я продолжал идти. Каким-то образом поднялся по склону и прошел мимо других домов к своему. Было темно. Придя домой, я почувствовал облегчение. Добрался до дверной ручки и с трудом ухватился за нее. Заледеневшие варежки соскальзывали с холодной латуни.
Я пережил длительный процесс снятия варежки. В конце концов пришлось снимать ее зубами, так как пальцы окоченели. Снова взялся за ручку, потянул.
Дверь была закрыта.
Чтобы убедиться, я попробовал снова. Нет сомнений! Родители забыли, что меня не было дома. Я не хотел их будить, но нужно было войти, и я позвонил. Я смотрел на окно спальни родителей, ожидая, что в нем появится свет. Оно не осветилось. Я позвонил снова. Без ответа.
Мама могла спать, несмотря на этот шум, но у отца был чуткий сон. Я знал, что он проснулся. Я звал его.
- Отец, это я, Брюс. Пожалуйста, спустись, открой мне дверь. Я замерзаю.
Ответа не было. Вопреки желанию, я заплакал, слезы замерзали на лице.
- Отец, пожалуйста. Это Брюс. Позволь войти. Я глубоко вздохнул и задержал дыхание, немного успокоившись. Я снова посмотрел на темное окно. Казалось, оно смотрело на меня, как темный прикрытый глаз. В конце концов, я подумал о Лэнгах. Я знал, что они примут меня. До их дома путем, которым я только что шел, было больше трех километров.
- Пожалуйста, отец, - позвал я и ждал. Ответа не было. Я повернулся и побежал. Я бежал так быстро, как только мог, до тех пор, пока не выбился из сил. Когда остановился, я был уже на другой стороне моста. Я запыхался и с каждым вздохом в легкие врывался холодный воздух.
Я пришел к Лэнгам измученный и дрожащий от холода. Они встали и приготовили мне теплую постель.
Этот случай был самым ужасным. Но он был не последним. Я никогда не знал, найду ли я дверь открытой или закрытой, когда вернусь домой.
Мама оказалась между двух огней. Она боялась отца и поэтому не могла сдерживать его. Я помню, как однажды после полудня, вернувшись домой, нашел маму на кухне, склонившейся над плитой. По прекрасному, безупречному лицу стекали слезы, падая в язычки пламени.
Это испугало меня.
- Мам, что случилось? - спросил я. Ее голос дрожал. Она дважды пыталась, но не могла говорить. Наконец выговорила:
- Брюс, что может объединить нашу семью?
Я полагал, что знаю ответ. Уже давно пытался дать его. Но сейчас, когда меня спросили, казалось, сложно выразить это словами.
- Мам, нам нужно быть настоящими христианами. Если Иисус будет в нашей жизни, то есть надежда, - сказал я.
Я не думал, что рассержу ее. Но, когда она взглянула на меня, я увидел, что она разгневана и обижена одновременно - не только на меня, но и на жизнь.
- О, Брюс, - сказала она. - Как ты можешь так говорить, когда это твой Иисус причина половины наших бед? Наконец, до Него мы терпели друг друга. Но Он - виновник всего.
Это было правдой. Но я тогда не знал, что Христос сказал, что принес разделение между людьми, так же как и единство.
Я открывал, что крест Христа значил больше, чем радость и мир. Он также означал страдание, которое необходимо, чтобы потом появилась надежда.
У меня будет много возможностей усвоить этот урок.
Все книги
