Я оставался в Тибу, обустраивая дом, в котором мы с Глорией собирались жить, получая удовольствие от плотницкой и кровельной работы и наслаждаясь мыслями о том времени, когда мы будем жить здесь вместе с ней. Но вскоре я получил известие от мотилонов, что в одном из жилищ быстро распространяется болезнь, которую знахари не могут лечить. Я взял все лекарства, которые смог выпросить или одолжить, и на следующий день уже был в пути.
Через несколько дней я добрался до этого жилища. Никто не вышел на залитый солнцем двор, чтобы встретить меня. Из дома доносились стоны и плач. Нагнувшись, я вошел в хижину.
Везде лежали тела. Единственным признаком того, что эти люди еще живы, были стоны и завывания, похожие на песню сумасшедшего. В воздухе висело невыносимое зловоние, которое выворачивало наизнанку.
Я метался от одного к другому, узнавая друзей, но был неспособен помочь кому-либо, потому что в тот момент когда я нагибался, чтобы помочь кому-либо, стоны другого заставляли меня бежать к нему. Люди, не в силах двигаться, лежали в собственной рвоте. Под гамаками были лужицы их испражнений. Некоторые выпали из своих гамаков и теперь валялись на полу в этих лужах.
Я стал вытирать тех, кто был наиболее испачкан, и давать лекарства. Но не успевал я вытереть кого-либо, как его кишечник снова восставал, и моя работа пропадала впустую. Я пытался давать им лекарства, но они выплескивались мне в лицо. Моментально мои кожа и одежда стали липкими от рвотных масс.
Большинство индейцев лежали без пищи и воды более пяти дней, поэтому одной из ближайших опасностей, грозивших им, было обезвоживание. Их кожа висела складками. Они не могли пить, вода вызывала рвоту. Поэтому самым тяжелым нужно было сделать внутривенные вливания.
Первую ночь я не сомкнул глаз. Я страстно желал спать, но не мог лежать, пока людям грозила смерть. Я продолжал двигаться, ноги болели, угрожая отказать.
На следующий день пришел Бобби и еще несколько мотилонов. Среди них был мой старый друг Аджибакбайра, вождь, который на Празднике Стрел вызвал Бобби на песенное соревнование, и тогда мотилоны впервые услышали об Иисусе. Приветствуя их, я положил руки им на плечи. Было похоже, что я единственный живой человек среди мертвецов.
В этот день появились первые признаки улучшения. Лекарства и внутривенные вливания оказывали свое действие. Помощь же со стороны пришедших была неоценимой. Как только в хижине стало темнеть, я мучительно захотел спать. Когда мы разожгли огонь и стали работать при мерцающем свете очага, это желание стало нестерпимым. Единственным, что еще заставляло меня двигаться, была мысль, что скоро все будет сделано.
Но время тянулось бесконечно, каждая минута была мучением.
Снова и снова я назначал себе срок: "В десять часов я закончу. " Но проходил этот срок, и по-прежнему оставалось еще много работы.
Мы закончили в два часа утра. Наступило временное затишье, я встал и стал искать Бобби. Он подошел ко мне.
- Давай немного поспим, - сказал он, и все мое существо согласилось:"Да-а!"
- А в пять часов, я думаю, нам надо идти в Иквиакарору
Мой мозг никак не отреагировал на это.
- Иквиакарору?
- Да, сказал он. - Там так же худо.
- Бобби, ты имеешь в виду, что это не единственное поселение?
- О, нет, во всех на равнине эта болезнь. Не во всех так ужасно, как здесь, но довольно плохо.
Я закрыл глаза и темнота, казалось, закружилась у меня под веками. Больше больных. Больше рвоты. Может быть, кто-то уже умер.
- О, Господи, избавь меня от этого.
Следующее, что я осознал, было то, что меня трясут. Я открыл глаза и обнаружил, что лежу в гамаке, а надо мной склонился Бобби. Я снова закрыл глаза.
- Надо вставать, Брушко, - сказал Бобби. - Мы должны идти в Иквиакарору.
С огромным усилием я вылез из гамака.
Времени умываться у нас не было. Бобби уже объяснил нескольким мужчинам и женщинам, которые были уже в состоянии встать и двигаться, что им нужно сделать, чтобы помочь остальным, и мы ушли.
Эпидемия в самой тяжелой стадии продолжалась три недели. В течение этого времени в сутки у меня для сна никогда не было более двух-трех часов. Семьсот человек были вылечены от кори и последующих осложнений.
Казалось чудом, что умерла только одна мотилонка - маленькая девочка. Когда я в первый раз увидел ее, я был с Аджибакбайрой. От обезвоживания она усохла до размеров грудного ребенка. Он сжал складку ее кожицы и она осталась в таком состоянии, когда он убрал руку. Два дня спустя, несмотря на все наши усилия, она умерла.
В эту ночь я не мог спать. Я был в гневе. Мне было необходимо ходить, двигаться. Я один пошел в другое жилище. Наверное, я был как бы в полубессознательном состоянии, так как не чувствовал усталости. Мой гнев горел как топливо, заставляя идти мои подкашивающиеся ноги.
Взобравшись на холм, прямо перед собой я увидел два глаза, мерцающих желтым светом. Я подумал, что это лягушка, потому что у некоторых лягушек глаза такого цвета. Но потом понял, что глаза отстоят слишком .далеко друг от друга. Наверное, это две лягушки.
Раздалось шипение, глаза переместились. Я увидел, как длинное лоснящееся тело едва заметно шевельнулось. Это была пантера, которую я видел первый раз в жизни.
Я остановился. Весь мой гнев обратился на холодные неподвижные глаза зверя. Я ненавидел его. Я нащупал у себя под ногами палку. Схватив ее, я закричал и бросился на пантеру. Она зарычала и припала к земле. Когда я был от нее в нескольких метрах, она повернулась и быстрым бесшумным скачком скрылась из глаз.
Я стоял, крича на нее. Потом я осознал, что произошло. Сердце забилось быстро, и внезапно я испугался, что она вернется.
- Благодарю Тебя, Господи, - выдохнул я в темноту. На следующий день я покинул джунгли. Нам были нужны еще лекарства, эпидемия пошла на убыль, и мое присутствие стало необязательным. Вместе с Бобби работало много мотилонов, и можно было не беспокоиться.
Полторы недели я сражался, вместо пантер, с бумагами и кредитными обязательствами, и еще неизвестно, что было мне легче. Я пытался получить субсидии от правительства Колумбии и занять денег у каждого, с кем был знаком. Когда стало казаться, что все возможное сделано, я ушел обратно в джунгли.
Придя, я застал Аджибакбайру при смерти. Мы проработали бок о бок три недели, и я думал, что у него естественный иммунитет. Но он не только заболел, но его болезнь осложнилась пневмонией.
Он не мог есть. Через два дня после моего прихода он потерял сознание. Его тело пожелтело и по застывшей на его груди рвоте ползали мухи. Лицо его было в маленьких синих точках сыпи. Для человека, который был настолько силен физически, что пел в течение четырнадцати часов на том Празднике Стрел, когда Дух Божий коснулся мотилонов, находиться в таком положении было ужасно.
Пока я смотрел на него, он заморгал и проснулся. Я склонился над ним. Его лицо казалось разрисованной маской, искаженной болью.
- Брушко, - сказал он, - мне больно. Болит все тело.
- Ш-шш, ты должен лежать молча, - сказал я. - Мы хотим, чтобы тебе стало лучше. Мы хотим, чтобы ты снова стал сильным.
Едва заметным движением он качнул головой.
- Нет, Брушко. Я больше не здоров и не силен. Я закрыл свои глаза.
Его глаза действительно закрылись и он снова забылся. Я оставался около него. Потом он снова открыл глаза.
- Брушко, я слышал голос, как у духов, которые разговаривают с тобой, прежде чем убить тебя. Я кивнул.
- Но этот голос назвал меня моим тайным именем, моим настоящим именем. Ни один живущий не знает моего тайного имени, но этот дух назвал меня так. Я откликнулся и спросил: "Кто ты?" и он ответил: "Я - Иисус, который ходил с тобой по тропам".
Несколько мужчин собрались вокруг него, пришел и Атрара, отец умершей девочки.
- Я сказал Иисусу, что у меня все болит, от головы до кончиков пальцев. И Иисус сказал, что Он хочет, чтобы я пришел домой.
Его дыхание вырывалось с трудом.
- Помоги мне, брат! - прошептал он, глядя на меня. -Помоги мне!
Он отвел глаза в сторону.
- Но ты не можешь. Я уже в объятиях смерти. Я ухожу. Брушко, я ухожу. Я ничего не вижу. Вокруг только боль. Господь здесь, и Он хочет отвести меня на тропу, которую мы никогда не видели во время нашей охоты, на тропу, ведущую за горизонт к Его дому.
Потом он улыбнулся, и на секунду его лицо стало таким же, каким я знал его.
- Не один, - сказал он. - Не один. Мне не надо будет идти туда одному. Со мной будет Друг, который хочет взять меня с собой. И Он знает мое имя, мое настоящее имя.
Его тело обмякло. Он сжимал мою руку, и пальцы его постепенно слабели. Я положил его руку вдоль тела и вышел из хижины.
На поляне я остановился. Светило солнце. Невероятно. Зайдя в джунгли, где было прохладно и сумрачно, я нашел тропу и пошел по ней, не зная и не интересуясь, куда она ведет. Потом я стал петь. Это была песня, которую Аджибакбайра пел на тропе. Я начал петь почти неслышно, но вскоре уже кричал во всю силу своих легких и плакал.
- Боже, - пел я, - я люблю своего брата и очень хочу снова петь с ним.
Кто-то дотронулся до моего плеча. Я испуганно обернулся. Это был Атрара.
- Не плачь, - сказал он. - И не грусти. Его язык ушел за горизонт. Он не потерялся в джунглях. Не пой здесь. Он ушел в другое место.
Все книги
